см

Впрочем, хотя они и не встречались больше, г‑жа Вердюрен как прежде устраивала приемы, а г‑н де Шарлю — предавался своему пороку, словно ничего не изменилось; правда, с незначительными отклонениями: например, Котар у г‑жи Вердюрен, как персонаж из «Острова Мечты», сидел в униформе полковника, напоминавшей мундир гаитянского адмирала (а большая голубая лента на ее сукне — о ленте детей Марии)[74]; а г‑н де Шарлю в городе, из которого мужчины зрелые, предмет его былых предпочтений, уже исчезли, вел себя как некоторые французы, на родине питавшие склонность к женщинам, но затем переселившиеся в колонии: поначалу из необходимости, а затем войдя во вкус он приобрел привычку к юным мальчикам.

Первая из этих характерных особенностей, однако, довольно быстро изгладилась, ибо вскоре Котар умер «лицом к врагу», как сообщили газеты, — он, конечно, не уезжал из Парижа, но несколько переусердствовал для своих лет; за ним последовал и г‑н Вердюрен, смерть которого огорчила, как многие считали, только Эльстира. Я мог изучить его работу, так сказать, с абсолютной точки зрения. Но старея, Эльстир всё больше был склонен, с некоторым суеверием, изыскивать связь между своим творчеством и той средой, которая поставляла ему натуру, а после, преобразованная алхимией впечатлений в произведение искусства, вела к нему публику и поклонников. Он всё больше склонялся к материалистической точке зрения, согласно которой значимая часть красоты пребывает в самих вещах, — так поначалу он обожал в г‑же Эльстир несколько грубоватый тип красоты и преследовал, пестовал его в своих полотнах и гобеленах; ему казалось, что вместе с г‑ном Вердюреном исчез один из последних следов этой социальной среды — среды обреченной, столь же быстро отцветающей, как и ее часть, моды, — однако именно она, по его мысли, поддерживала его искусство и удостоверяла его подлинность; такое же отчаяние испытал бы художник «галантных празднеств» после Революции, сгубившей «изящества» XVIII века, и точно так же огорчило бы Ренуара исчезновение Монмантра и Мулен де ла Галетт[75]; однако более всего его печалила потеря, с г‑ном Вердюреном, глаз и мозга, обладавших точнейшим вѝдением его живописи, ведь в какой-то мере, в любящей памяти этих глаз, жила его живопись. Конечно, появились новые люди, и они тоже любили живопись, однако это была другая живопись: они не получили, как Сван и Вердюрен, уроков вкуса у Уистлера, уроков истины у Моне, а только это позволяло справедливо судить об Эльстире. Поэтому со смертью Вердюрена он еще сильней ощутил свое одиночество, хотя рассорился с ним очень давно; Эльстир понимал, что с этой смертью, смертью частицы сущего, во вселенную ускользнула частица красоты его творений, частица мысли об этой красоте.

Что же касается перемен, затронувших радости г‑на де Шарлю, то они были спорадичны: поддерживая бесчисленные связи с «фронтами», он не испытывал нужды в достаточно зрелых отпускниках.