см

От неправдоподобности этой догадки, присущей ей на первый взгляд (хотя действительности она, конечно, не соответствует), не останется и следа, если мы вспомним о нервическом темпераменте, пылкой страстности г‑на де Шарлю, похожего в этом на Сен-Лу, которые могли сыграть в начале его отношений с Морелем ту же роль, благопристойную, но отрицательную, что и в начале отношений его племянника с Рашелью. Есть еще одна причина, из-за которой отношения с любимой девушкой (это верно и для любви к юноше) могут остаться платоническими, нежели добродетель женщины и нечувственная природа внушенной ею любви. Заключается же она в том, что влюбленный, слишком нетерпеливый от избытка любви, не имеет сил притвориться достаточно безразличным и дождаться того момента, когда он добьется всего, чего хочет. Его натиск постоянен, он неутомимо пишет своей любви, то и дело требует встречи, а когда она отказывает, приходит в отчаяние. Стоит же ей осознать, что даже ее общество и дружба представляются необычайными благами тому, кто считает, что впредь их лишен, и она начинает уклоняться от их предоставления и, пользуясь той минутой, когда разлука с ней уже непереносима, когда он будет готов положить конец войне любой ценой, предписывает мировую, первым условием которой будут платонические отношения. Впрочем, за время, предшествующее этому соглашению, влюбленный — постоянно тоскуя, алча письма и взгляда, — забывает и мечтать о физическом обладании, мысль о котором истерзала его поначалу, однако иссякла в ожидании и уступила место потребностям иного порядка, более мучительным, впрочем, потому что неутоленным. И вот удовольствие, которое поначалу мы рассчитывали испытать в ее ласках, мы получаем позднее в совершенно искаженном виде: в дружеских словах, обещании побыть рядом, — но после истомившей нас неопределенности, а иногда просто взгляда, омраченного тенью такого отчуждения, так отдаляющего ее от нас, что нам кажется: мы ее теперь никогда не увидим, это приносит отменное облегчение. Женщины, конечно, догадываются и теперь знают, что можно позволить себе роскошь никогда не отдаваться тем, в ком они ощутили, если те не могли скрыть своего волнения в первые дни, неисцелимую жажду обладания. Женщины счастливы, что, не давая ничего, они получают намного больше, чем имеют обычно, отдаваясь. Так нервные люди приходят к вере в добродетель своего идола. Но этот ореол, который они выписывают вокруг нее, следовательно, лишь производное — и, как видим, довольно опосредованное — их чрезмерной любви. В этой горячке женщина становится в один ряд с поневоле коварными лекарствами: снотворными, морфином. Сильнее всего они нужны вовсе не тем, кто благодаря им вкусит глубокий сон и подлинные услады. Не они купят их ценой злата, выменяют на всё, что имеют. Это будут уже другие люди (возможно, те же самые, но измененные по прошествии лет), медикамент не принесет им ни сна, ни неги, — но если снадобья нет под рукой, у них одно желание: остановить мучительную тревогу любой ценой, даже ценой жизни.

Что касается г‑на де Шарлю, а его история в целом, пусть с небольшим отклонением по причине сходства полов, подпадает под действие общих законов любви, то несмотря на то что его род был древней Капентингов, что он был богат, что его дружбы тщетно добивалось тогдашнее изысканное общество, тогда как Морель был полным ничтожеством, барон напрасно твердил Морелю, как когда-то и мне самому: «Я принц и я желаю вам блага»; если бы Морель решился не уступать, его бы и взяла. А для того, чтобы Морель решился, для него достаточно было, наверное, почувствовать себя любимым. В такой же ужас приводят важных особ изо всех сил пытающиеся сдружиться с ними снобы, мужчин — гомосексуалисты, женщин — чрезмерно влюбленные в них мужчины. Г‑н де Шарлю не только располагал всеми мыслимыми благами, многие он предлагал Морелю. Вероятно, однако, что всё это разбилось об упорство скрипача. В этой истории г‑на де Шарлю объединяло нечто общее с немцами, — к которым, к тому же, он принадлежал по крови, — одержавшими на нынешней войне, как о том чересчур охотно распространялся барон, победы на всех фронтах. Но что им принесли их победы, если после каждой из них союзники всё более решительно отказывали немцам в том, чего они так пылко добивались, — в мире и переговорах? так Наполеон вступил в Россию и великодушно предписал властям явиться пред свое лицо. Но никто не явился.