см

Я спустился по лестнице в вестибюльчик, где Морис, не уверенный, не позовут ли его еще, и которому Жюпьен на всякий случай велел подождать, перебрасывался картами с каким-то из своих приятелей. Они подобрали на полу наградной крест и были крайне взволнованы находкой, — им не было известно, кто его потерял, и кому его отослать, чтобы избавить владельца от взыскания. Затем речь зашла о великодушии какого-то офицера, который погиб, спасая своего ординарца. «Есть все-таки добрые люди среди богатых. Я бы с удовольствием отдал жизнь за такого типа, как он», — сказал Морис, занимавшийся этими жуткими порками барона, вероятно, исключительно по причине механической привычки, скудного образования, нужды в деньгах и некоторой склонности зарабатывать их способом, доставлявшим меньше хлопот, чем обычная работа, и, возможно, более прибыльным. Однако весьма было похоже, и барон опасался не напрасно, что у этого мальчика доброе сердце, что он славный малый. На его глазах едва не выступили слезы, когда он говорил о смерти офицера, и двадцатидвухлетний юноша был взволнован не меньше. «Да, это шикарные ребята. Для нас, парни, невелика потеря, но для барина, у которого куча слуг, который каждый день может клюкнуть вечерком, это сильно. Тут можно по-всякому трепаться, но когда такие типы отдают концы — это нечто. Господь Бог не должен допускать, чтобы такие богачи умирали, — ну, во-первых, они жуть как полезны для рабочего. Только за одного такого парня надо всех немцев передавить до последнего, и за то, что они наделали в Левене, за отрезанные детские ручки, — да что тут говорить, я не лучше других, но меня так лучше бы расстрелять, чем таким варварам подчиняться; это не люди, это варвары натуральные, скажи еще, что не так»[109]. Все эти юноши, короче говоря, были патриотами. Правда, один из них, легко раненный в руку, и обязанный вскоре вернуться на фронт, был не на высоте прочих: «Черт возьми, неудачная рана получилась» (из-за нее не комиссовали), — так некогда г‑жа Сван говорила: «Я ухитрилась подхватить докучную инфлюэнцу».

Дверь хлопнула вновь: это был шофер, он ходил прогуляться. «Как, уже всё? Что-то ты недолго», — сказал он Морису, который, по его представлению, еще должен был лупить «Человека в цепях» (барона так нарекли по аналогии с названием газеты того времени). — «Ты-то гулял, тебе не долго, — ответил Морис, уязвленный тем, что наверху он “не подошел”. — а ты вот дери его тут вовсю, как я, да в такую жару! Если бы не пятьдесят франков, что он дает…» — «И потом, мужик здорово болтает, сразу видно, что с образованием. Сказал он, когда война кончится?» — «Он говорил, что надрать им задницу не получится, что война-то кончится, да никто не победит». — «Черт возьми, да никак он бош…» — «Я, кажется, предупреждал, что вы слишком громко треплетесь, — сказал старший, заметив меня. — Вам больше не нужна комната?» — «Да заткнись ты, тоже тут начальник нашелся». — «Да, не нужна, я пришел расплатиться». — «Вам лучше заплатить патрону. Морис, иди-ка поищи». — «Мне неудобно вас беспокоить». — «Это меня не беспокоит». — Морис вышел и вернулся со словами: «Патрон спускается». — я дал ему два франка за усердие. Он расплылся от удовольствия. «Спасибо большое. Я их братишке отправлю, он военнопленный. Нет, ему там не очень тяжело. Всё зависит от лагеря».