Смайлик на асфальте

– Вот видите, лучше вас мне никого не найти! У меня уже была одна неудачная попытка с переводом несколько месяцев назад в Париже. До сих пор от девушки не получил ни строчки.

Француз в очередной раз простодушно улыбнулся, а затем, посерьезнев, назвал сумму. Вполне достаточную для того, чтобы Артём вновь потянулся к тетради.

– Сроки?

– Я не тороплю, смотрите сами, как пойдет. Неделю, а то и больше, я точно пробуду в Петербурге, я остановился в «Кемпински» на Мойке. Если возникнут трудности с текстом, можете просто наговорить на диктофон.

Легко сказать – просто наговорить…

– Ладно. Попробую.

– Отлично! Замечательно! – расцвел Дальбан.

– Не жалко отдавать? – Артём показал глазами на лежащую на столе тетрадь.

– Жалко.

Дальбан убрал тетрадь в сумку, а вместо нее достал современную пластиковую папку.

– Я сделал для вас копию, – пояснил он.

Артём поднялся, собираясь уходить. На лице француза промелькнула едва заметная улыбка, но глаза смотрели жестко, испытующе.

– Значит, говорите, никаких странных смертей и тайн в нынешнем Петербурге нет? Все осталось в прошлом?

К чему он клонит? Не просто же так спрашивает во второй раз… Впрочем, какая разница.

Дальбан быстрым шагом удалялся в сторону канала. Артём проводил его взглядом, сунул папку подмышку и побрел к своему дому.

В здании на набережной Фонтанки он занимал две комнаты, или, как теперь принято говорить, студии. В одной студии он жил сам, другую использовал для встреч и визитов. Комнаты ему достались от бабушки – коренной петербурженки. Во время учебы в Университете он частенько оставался ночевать у нее – жаль было тратить время на поездки до Гражданки, где обосновались родители, а после смерти бабушки окончательно перебрался на Фонтанку.

Диплом историка открывал перед Артёмом не слишком много перспектив. Еще в Университете он понял: скучать в архиве или вдалбливать оболтусам в школе, что Ганнибал, карфагенский военачальник, и прадед Пушкина Абрам Петрович Ганнибал – разные люди, не для него. А проучившись год в аспирантуре, махнул рукой и на науку. К этому времени Артём окончательно определился: он хочет быть вольной птицей – делать, что нравится, и работать столько, сколько хочется. Тут и пригодилось отличное знание города и французского языка. Посмотрев, что предлагают турфирмы, он быстренько сообразил несколько нестандартных экскурсий с красивыми названиями и разместил объявление на сайтах, предлагающих услуги иностранным туристам. Цену поставил высокую, тем самым сразу заявив уровень. Нельзя сказать, что клиенты стояли в очередь, но и простоя не было. Весной и летом приходилось трудиться от восхода до заката, а частенько и ночью – туристы обожали развод мостов. Зимой работы было поменьше. Иногда, в основном осенью, когда в Питере шли затяжные дожди, на него наваливалась хандра, и тогда он валялся на тахте днями напролет. Родители такой образ жизни не одобряли. Особенно душной была мамина забота с частными и навязчиво-долгими телефонными звонками.

Родители не раз предлагали Артёму продать обе комнаты, купив на вырученные деньги квартиру в новостройке, но он каждый раз отказывался. Плотно стоящие ряды однотипных коробок где-нибудь в Мурино или на Парнасе его совсем не привлекали. У дома, как и человека, должна быть индивидуальность – характер, история, судьба, не говоря уже о внешности. У здания на Фонтанке все это было. Редкого для Петербурга светлого оттенка, украшенный рустом и полуколоннами, дом помнил двух последних царей и смуту революции, вместе с ленинградцами пережил блокаду, каким-то чудом устояв под обстрелами. До революции в нем жили семьи предпринимателей, чиновников, инженеров. На втором этаже принимал больных модный в те годы доктор. Затем в квартирах появились совсем другие лица, да и сами квартиры изменились, превратившись в огромные питерские коммуналки.

За годы советской власти дом обветшал, облупился фасадом, а затем на него положили глаз нынешние дерзкие и эффективные риэлтеры. Включили в какую-то программу, пробили капитальный ремонт от фундамента до крыши и занялись расселением коммуналок. Постепенно, этаж за этажом, квартира за квартирой, дом превращался в нечто среднее между офисным зданием и апарт-отелем. Вскоре из старых жильцов в квартире остался только Артём, остальные комнаты были выкуплены «эффективными». Но как ни склоняли его родители и риэлтеры к продаже комнат, он не соглашался. Более того, доплатил «эффективным» за ремонт и стал обладателем двух полноценных студий в историческом центре, что для одинокого молодого человека было чрезмерной роскошью.

Для жизни Артём купил тахту и зеркальный шкаф-купе во всю стену – «раздвигающий пространство», как сказал продавец, – обзавелся маленькой кухонкой с барной стойкой вместо стола. Возник вопрос, что делать с бабушкиной мебелью. Себе – не нужно, отдать-продать – жалко. Да и неправильно это – получается, вроде как продаешь память. Впрочем, сомнениями он мучился недолго, уже вскоре его необычное хобби потребовало офиса или кабинета.