Смеющаяся Тьма

Как-то незаметно закончился день, наступил вечер. Стемнело. Ко мне зашла мама, она позвала меня ужинать. После ужина она взялась за шитье, а я перебрался в гостиную и с книгой устроился на диване. Я пытался читать. Но книга, всегда служившая мне убежищем от всего мира — да, порой ненавистным убежищем, ну и что? — на этот раз будто бы отталкивала меня. Подняв глаза от страницы, за окном, которое мама забыла зашторить, я увидел темноту — и едва различимые, хрупкие контуры интерьера, и профиль склонившейся над шитьем матери, и блеклое отражение своего собственного лица с темными пятнами вместо глаз. Не знаю, как так получилось, но передо мной вдруг предстала вся моя жизнь — такой, какая она есть, и стало невыносимо больно и обидно, хотя не из-за чего, ну вот совершенно не из-за чего было расстраиваться. Сотни, тысячи, миллионы ведь так живут. Это — нормально.

Только я так не хочу. И не буду. Простите.

Есть ли у меня веская причина хотеть чего-то иного? Пожалуй, кроме моего желания — нет. Но мое желание — достаточная причина. Да, доверившись Хельге, я могу жестоко обмануться. Возможно, согласившись на ее условия, я буду жалеть об этом всю жизнь. Ну и пусть! Если я не воспользуюсь этим шансом, я буду жалеть не меньше.

Так я решил вечером. Но, проснувшись на следующее утро, я снова не знал, что делать. Помогая утром матери в лавке, я испытывал странное ощущение: будто бы я нахожусь на какой-то грани или перекрестке — и никак не могу решиться двинуться в какую-либо сторону. Мне нужен был толчок для дальнейшего движения. И он, как ни странно, не заставил себя долго ждать.

К полудню я был у Руны. Я нашел ее в конюшне: лошадей как раз запрягали, Руна кормила яблоком свою любимицу — рыжую кобылу-трехлетку. Кобылка фыркала и тыкалась в ладони Руны влажной мордой. Но сегодня Руну это почему-то не радовало: она была чем-то озабочена.

— Руна! — окликнул я девушку.

Она обернулась, улыбнулась.

— О, Рик! Привет! Как твои дела?

— У меня все в порядке. А у тебя что случилось?

Руна нахмурилась.

— С чего ты взял, что у меня что-то случилось?

— Мне так показалось. Извини, если ошибся.

Она поджала губы, отвернулась. Потом сказала:

— Поедем. Я тебе по дороге все расскажу.

Руна молчала, пока мы не выехали из города. Лишь когда потянулись утопающие в снеге изгороди и дорога стала подниматься к холмам, она, немного расслабившись, заговорила.

— Мне кажется, у отца проблемы. Он ничего мне не говорит, да и мама толком ничего не знает, но я чувствую, что что-то не так. Он стал таким нервным, подозрительным. Я вообще удивляюсь, как он отпустил меня сегодня. Рик, мне кажется, он чего-то боится. Я не знаю, что это, но мне страшно тоже.

Мне нужно было что-то сказать Руне — что-нибудь приободряющее — но на языке вертелись одни банальности. Поэтому я просто слушал.

— Представляешь, вчера он отослал своего компаньона. Он, конечно, мне никогда не нравился — такой занудный, да еще и нос крючком! Но когда отец сказал, что тот ему больше не нужен, он так скукожился, что мне стало его жалко. А еще у нас почти всю прислугу в доме поменяли. Если так пойдет дальше… Рик, возможно, это последняя прогулка, на которую нас отпустили вдвоем без сопровождения.

Руна посмотрела на меня. Она улыбалась, глаза у нее были сухие. Но я видел, что душа ее плачет.

— Так что давай прокатимся хорошенько! — сказала она и пришпорила лошадь.

Холмы были прекрасны в любое время года. Невысокие, пологие, они словно сгрудились у берега моря, пытаясь заглянуть вдаль через головы друг друга. В холмах было много светлых рощ, перелесков, садов и пасек. Петляя и разветвляясь, дороги соединяли между собой усадьбы состоятельных горожан. У отца Руны здесь тоже была усадьба. Правда, зимой почти все усадьбы пустовали. В них жили лишь сторожившие их крестьяне, хозяева приезжали изредка.

— Давай поднимемся наверх! — предложила Руна, указав рукой на вершину ближайшего холма.

Мы спешились, привязали лошадей к дереву около дороги и стали подниматься на холм. Снег был неглубокий, но мягкий, не слежавшийся, и мы поминутно вязли в нем. Руна раскраснелась, прядки волос выбились из-под ее шапки. Когда она оглядывалась, я видел, что глаза ее горят. Почти у самой вершины она не то поскользнулась, не то споткнулась обо что-то, упала, я поспешил к ней, но шлепнулся тоже, и мы, хохоча, скатились по склону холма на десяток шагов. Когда поднялись, были в снегу по самые уши.

Наконец мы добрались до вершины холма. Отсюда были видны другие холмы, похожие на огромные снежные наносы, игрушечные деревья и усадебные домики. За холмами лежал город, курящийся теплыми домашними дымками. Дальше был виден порт, залив и море. На самом горизонте, задернутый неплотной серой пеленой, колебался силуэт острова Рэн, похожий на спину огромной рыбы.

Какое-то время мы просто стояли на вершине холма. Потом впечатление от вида мира, раскинувшегося у наших ног, стало угасать. Зато стал ощущаться холодный ветер и снег за голенищами сапог.

— Ну, что? Спускаемся? — спросил я Руну.