Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

В стихотворениях, опубликованных в «Звезде» в 1903 году, Тэффи воспроизводит ту же скорбную тональность и традиционные мотивы – противопоставления мечты и реальности, весны и осени, любви и смерти. Теперь ей уже перевалило за 30, и она продолжает оплакивать свое вступление в «осень жизни»[81]. По-прежнему не избавившаяся от страданий по поводу своего несчастливого брака, она заявляет: «Я не хочу любви. Я вся полна тоскою»[82]. Однако к концу 1903 года эта подавленность исчезает, что, возможно, связано с переменами в личной жизни поэтессы. В «Осеннем признании» – первом серьезном стихотворении, подписанном «Тэффи», – обычно ассоциирующееся с этим временем года мрачное настроение приписывается поэтессой мужчине, к которому она обращается. Это он сожалеет об угасании их любви, тогда как она восклицает: «Тебя целую и смеюсь!» Доминирующая роль женщины со всей очевидностью проявляется в финале стихотворения:

И верю я: – вернется лето <…>
Опять лучом любви согрето,
Я буду счастлива… с другим![83]

Проявленная Тэффи внезапная уверенность в себе, возможно, объясняется ее романом с Л. Е. Галичем (псевдоним Габриловича, 1878 или 1879–1953), который завязался примерно в это время и продолжался до 1914 года[84]. Галич отличался необычайной широтой интересов и образованностью. Выпускник физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета, он в разное время преподавал в Томском и Санкт-Петербургском университетах, писал научные работы по философии (как на русском, так и на немецком языках). Он также занимался прикладной математикой и физикой, был успешным изобретателем[85].

Его журналистская карьера началась в тот момент, когда он, нуждающийся 17-летний студент, предложил популярной петербургской газете опубликовать его сатирическое стихотворение[86].

В дальнейшем он писал статьи по широкому кругу политических, литературных, театральных и философских вопросов для ряда известных газет и журналов. Считается, что он был «одним из создателей в дореволюционной России политического фельетона, жанра, имеющего большой успех у читателей»[87].

Смеющееся лицо

Если ранняя поэзия Тэффи была подражательной и довольно-таки заурядной, то в сатире и юморе ее мастерство проявилось незамедлительно, быстро принеся ей широкую известность и заслонив ее «плачущее» лицо. «Смейтесь!» – с горечью писала она. «“Смейтесь! Это принесет нам деньги”, – говорили мои издатели… и я смеялась»[88]. Дар смеяться, которым обладала Тэффи, считался весьма необычным во времена, когда ведущие философы, такие как Анри Бергсон и Артур Шопенгауэр, дошли до того, что заявили об отсутствии чувства юмора у женщин[89]. Юмор предполагает превосходство насмехающегося над объектом осмеяния, являясь инструментом силы и власти, и действительно, на раннем этапе сатирический смех позволял Тэффи достигать того, к чему она стремилась в серьезной поэзии и, по-видимому, в личной жизни: к превосходству над мужчинами, в частности теми, которые обладали влиянием в области культуры и искусства.

Это бросается в глаза в первом из опубликованных в «Звезде» сатирических стихотворений Тэффи «Новый год у писателей», где пародируются стиль и претензии различных авторов, собравшихся на новогодней вечеринке и представляющихся новому, 1902 году. Тэффи рисует остроумный групповой портрет современных литераторов, в их числе некоторые, с кем у нее уже сложились или сложатся впоследствии близкие личные и профессиональные отношения. Например, передразнивая Бальмонта, она высмеивает его самовозвеличение («Я – новый бог земли родимой»), его манеру многократно использовать приставку пере– («переплеск», «перебальмонт», «перепоэт») и избыточное внимание к звуковой стороне стиха («Пушистый, чистый, серебристый»)[90].

В течение 1902 года Тэффи опубликовала в «Звезде» еще несколько групповых сатир на писателей. В июне появилась пародия, в которой литературные и театральные деятели садятся на поезд, отправляясь на летние каникулы. Среди них Мережковский и его жена, блестящая поэтесса и критик Зинаида Гиппиус (1869–1945). То, как они объясняют свое позднее прибытие, выдает их склонность к самообожествлению. Мережковский заявляет:

Я дома только что молебен
«Богам Воскресшим» отслужил…
<…> мой гимн хвалебен —
Его себе я посвятил.

Эгоизм Гиппиус принимает более практическое выражение:

Нет! Я любя себя как Бога
Беру отдельное купе![91]

Не избежали насмешек Тэффи и писательницы. Декадентствующая поэтесса (подозрительно напоминающая Мирру – и саму Надежду – Лохвицких, но, разумеется, не только их), восклицает, обращаясь к кондуктору:

Я искала тебя! Я желала тебя!
Ты средь лилий душистых уснул!
<…>
Я твоя, я твоя…