Смех дьявола

— Не так уж много. Поскольку метро совсем не работает, я должна возвращаться пешком. На это уйдет не менее двух часов. А ты что будешь делать?

— Не знаю. С тех пор, как они закрыли все американские бары, мы с приятелями не знаем, чем бы заняться. Я посмотрю, не соберется ли банда в Трокадеро.

— Тогда пойдем вместе.

— Нет, ты ходишь пешком, а я предпочитаю велосипед.

— Как хочешь. Я тебе позвоню сегодня вечером, если будут новости от Отто.

Шарль важно шел, держа своей маленькой рукой руку Леа. Время от времени он сжимал ее пальцы сильнее, и она отвечала ему тем же, давая понять: «Я здесь, не бойся». Это его успокаивало. Он был так напуган мыслью, что и она может исчезнуть, как его мать.

Когда они побежали, взявшись за руки и не оборачиваясь, от большого дома, объятого пламенем, он догадался, что не надо больше говорить ей о некоторых вещах, и мама была частью этих вещей, о которых не нужно было говорить Леа. Леа, которую он любил так же, как мама любила его. Бедная мама!.. Почему она кричала так сильно, пока он бежал к ней в тот день, когда вокруг стреляли немцы? Он помнил, что ему было больно, что мать прижала его к себе, потом отпустила, потом больше ничего.

На его вопросы отвечали, что мама скоро вернется. Но он хорошо знал, что это было неправдой, что она ушла далеко, очень далеко… Может быть, даже она была на небе. Мама говорила: когда умирают, то попадают на небо… Тогда?.. Мама?..

Малыш неожиданно остановился, во рту у него пересохло, тело покрылось потом. Почему он остановился именно здесь, перед домом, где раньше жила Камилла?

Леа снова увидела молодую женщину, открывающую ей дверь квартиры с той мягкой улыбкой, которая делала ее столь обаятельной. Их руки, сжимаясь все крепче, сливали их теперь в одно целое… Он поднял глаза, она опустила свои… Медленно, не отпуская его, она присела и долго держала его в объятиях.

Немецкий офицер, сопровождаемый ординарцем, остановился, растроганно глядя на них.

— И у меня тоже есть сынишка, его ровесник. Ему не так повезло… Его мать погибла во время бомбежки с моей старшей дочерью, — сказал он по-французски правильно, но чересчур старательно, гладя Шарля по волосам.

Ребенок подпрыгнул, точно получил удар.

— Грязный бош! Не трогай меня.

Немец побледнел и отдернул руку. Подскочил ординарец.

— Ты оскорбляешь капитана…

— Оставьте, Карл, это естественно, что французы не любят нас. Извините меня, мадам, я позволил себе расчувствоваться. На короткое мгновение я забыл эту войну, причинившую столько зла двум нашим странам. Скоро все это кончится. Прощайте, мадам.

Он щелкнул каблуками и широким шагом направился к отелю «Лютеция», над которой развевался флаг со свастикой.

14

Многочисленная толпа теснилась в это послеполуденное время 15 августа под деревьями Люксембургского сада и вокруг бассейна, на котором качались парусники, выдаваемые напрокат. Зеваки проходили мимо Сената, не глядя на него и будто не замечая часовых за мешками с песком и заграждения из колючей проволоки. Матери с детьми ждали окончания спектакля марионеток, чтобы войти в свою очередь. Карусель была взята приступом, так же как и тележки, запряженные осликами и пони. Казалось, что это июльское воскресенье в разгар учебного года, столько тут было детей. Большинство из них было лишено каникул из-за забастовки железнодорожников и особенно из-за военных действий, приближающихся к столице. Война была излюбленной игрой десяти-, двенадцатилетних, но все хотели быть французами, никто не желал быть немцем. Вожакам детских стай приходилось бросать жребий. И «немцы» сражались с французами без всякого воодушевления.

После трех катаний на карусели Шарль, не сумев поймать на свою палку кольцо, захотел мороженого. У входа в сад с бульвара Сен-Мишель мороженщик с великолепной тележки в виде ярко раскрашенной кареты продавал земляничное мороженое. Леа купила два. В музыкальной беседке оркестр в зеленой униформе исполнял вальсы Штрауса. На некоторых деревьях были наклеены черно-желтые объявления, подписанные новым военным губернатором Парижа, генералом фон Хольтицем, призывающие парижан к спокойствию и угрожающие, что «самые суровые и жестокие» репрессии будут ответом в случае беспорядков, саботажа или покушений.

Однако большинство читающих улыбалось: в полдень радио объявило о высадке союзников в Провансе. Некоторые уверяли, что американцы были у ворот Парижа, потому что они слышали орудийные выстрелы. Многие присутствовали на богослужении в память Людовика XIII в соборе Парижской богоматери, несмотря на запрещение генерала фон Хольтица.