Смех дьявола

Пренебрегая запретом, множество парижан откликнулось на призыв епископа. Все желающие не уместились в помещении собора и запрудили половину площади, толпясь перед центральным порталом, где на эстраде происходила та же церемония, что и внутри храма. Во время перехода процессии из одного бокового портала в другой, толпа с энтузиазмом присоединялась к молитвам, возносимым с эстрады миссионером: «Святая Жанна д'Арк, освободительница Родины, молитесь за нас… Святая Женевьева, покровительница Парижа, молитесь за нас… Святая Мария, матерь Божья, покровительница Франции, молитесь за нас…» На несколько секунд дирижер прервался, чтобы послушать, что говорит ему священник. Те, кто был близко к эстраде, видели, как лицо его побелело. Многие опустились на колени, когда он дрогнувшим голосом произнес: «Нам сообщают, что союзнические силы высадились в Провансе. Помолимся, мои дорогие братья, чтобы Марсель и Тулон были спасены от разрушения: Отче наш, Иже еси на Небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…» Волнение достигло предела, когда кардинал Сюар произнес импровизированную речь, в которой упомянул о «последнем предстоящем испытании». Немецкие солдаты, находящиеся на площади, стояли, не шелохнувшись. Любопытная подробность: ни одного полицейского вокруг. С этого утра парижская полиция начала забастовку в знак протеста против разоружения коллег из комиссариатов Аньера и Сен-Дени.

Назавтра после Успения газета «Я повсюду», которая была запрещена, вышла снова и известила о появлении следующего номера в пятницу, 25 августа. Грузовики, набитые полицейскими, начали покидать столицу, двигаясь в восточном направлении. На авеню Оперы, на Елисейских полях, бульваре Сен-Мишель под оркестр маршировали немецкие солдаты. «Это начало конца», — смеялись в толпе.

17 августа парижане могли наблюдать поток отбывавших грузовиков, санитарных машин, автомобилей, до отказа заполненных немцами с потухшим взглядом. Потом потянулись самые разнородные виды транспорта: тележки, конные повозки, трехколесные грузовые велосипеды, даже тачки, переполненные добычей: радиоприемниками, пишущими машинками, картинами, креслами, кроватями, сундуками, чемоданами и завершающими зрелище неизбежными матрасами, напоминавшими парижанам их собственный исход по дорогам Франции.

Ах, какое удовольствие видеть, как тащатся остатки непобедимой армии! Куда делись они, великолепные железные завоеватели июня 1940 года?.. Что сталось с их безупречными мундирами?.. Изношены за четыре года войны в полях России? В пустынях Африки? В креслах гостиниц «Мёрис», «Крийон» или «Интерконтиненталь»?.. Люди присаживались на стульчики в садах Елисейских полей, чтобы, не уставая, наблюдать их движение. Соревновались, считая машины, грузовики. Улыбки не гасли, когда мимо проходили очень молодые или очень пожилые солдаты, неуклюжие в своих слишком широких либо чересчур узких гимнастерках, плохо выбритые, неопрятные, волочащие свое оружие или с трудом тащащие провизию, которую иные без колебаний продавали населению.

Лаура и Леа ехали на велосипедах по набережной. В воздухе ощущалась приподнятость, несмотря на напряжение, царившее в некоторых кварталах, шум моторов, крики, дым от документов гестапо и администрации, сжигаемых прямо на уличных мостовых, нервозность беглецов, затемнение в 9 часов вечера.

Рыболовы с удочками и купальщики виднелись, как всегда, на берегах Сены. В ярком летнем свете легко покачивались корпуса яхт. Весь город был в ожидании. Сестрам пришлось сойти с велосипедов, чтобы пересечь мост Руаяль, перегороженный ежами с колючей проволокой.

На Университетской улице Шарль с нетерпением ждал Леа, чтобы передать ей рисунок, над которым трудился с утра. Эстелла жаловалась на свои бедные ноги с венами, вздувшимися «из-за очередей». Лиза была очень возбуждена: в полдень она слышала по английскому радио, что американцы были в Рамбуйе. Альбертина казалась озабоченной.

Благодаря «запасу» Лауры ужин, состоявший из сардин в масле и настоящего сдобного хлеба, показался пиршеством. В половине одиннадцатого вечера появилось до полуночи электричество, принеся Лизе разочарование: американцы были не в Рамбуйе, а в Шартре и Дрё.

Незадолго до комендантского часа эсэсовцы открыли огонь из автоматов по зевакам, смотревшим, как немецкие чиновники вывозили документы из отеля «Трианон» на улице Вожирар. На площади Сорбонны и бульваре Сен-Мишель многие люди также были убиты или ранены.

Сон парижан был нарушен взрывами военных складов, которые уничтожались оккупантами.

— Сегодня утром газет нет, — сказал Леа киоскер на бульваре Сен-Жермен. — У коллабо дела плохи. Посмотрите на этого типа в очках. Это Робер Бразийяк, он идет пить свой кофе во «Флору». Он никогда не выглядел хорошо, но уже два дня у него явно больной вид. На его месте я бы уехал вместе со своими дружками-доносчиками.

Значит, это был тот самый Бразийяк, о котором с восхищением говорил ей Рафаэль Маль?

У него был вид хворого мальчишки.