Тоска и усталость отступали. Леа энергично растерлась волосяной перчаткой, намыленной туалетным мылом, добытом Лаурой. За отсутствием шампуня она вымыла голому мылом и прополоскала волосы уксусной водой для придания им блеска.
Она безжалостно изучила себя в большом зеркале в позолоченной раме, которое придавало изысканный вид простой ванной комнате, облицованной белым кафелем.
— От меня остались только кожа да кости, — громко произнесла она.
Она, конечно, сильно похудела, но изображение, которое она видела в зеркале, отнюдь не казалось ей дурным. С удовольствием она погладила свои груди с затвердевшими от холода сосками, прогнулась в пояснице, как будто услышала голос Франсуа Тавернье: «Какой вид!»
При этом воспоминании она покраснела, вздрогнув от довольствия. Зазвонил телефон.
— Леа, Лаура хочет поговорить с тобой, — крикнула Альбертина через дверь.
— Иду.
Она схватила трубку.
— Алло, Леа?.. Тетя Альбертина сказала мне, что Шарлю лучше… Это правда?
— Да… Жара больше нет… Он немного поел сегодня утром… Ты сможешь достать молока?
— Из-за всеобщей стачки это становится все труднее. Водители грузовиков отказываются ехать в провинцию… Из продуктов можно надеяться достать только мясо, да и то благодаря Французским Внутренним Силам, которые захватили три тысячи пятьсот тонн, заложенных немцами в холодильники Берси и Вожирара. Это я могу для тебя достать, но мне нужны талончики, сейчас очень следят за черным рынком…
— Я завезу их тебе.
— Будь очень осторожной. Начиная с субботы положение изменилось. Вчера и позавчера было много перестрелок в Латинском квартале. Повсюду баррикады. Полицейские и немцы, засевшие на крышах, стреляют по прохожим. Каждый день гибнут сотни, морги заполнены. При этой жаре ты можешь представить себе запах в Нотр-Дам-де-Виктуар, где служат мессы. Здесь складываются гробы перед перевозкой на кладбище Пантэн. Работники Красного Креста — поразительные люди. Они не только занимаются ранеными, но и заменяют забастовавших служащих похоронных бюро… Есть у вас новости от Франсуазы?
— Нет…
— Я волнуюсь за нее. Вчера на площади Сен-Мишель толпа расправлялась с одним коллабо, на это страшно было смотреть… Особенно неистовствовали женщины… Они били его чем попало, истерически крича… Мне сказали, что ему выдавили глаза поперечиной от сломанного стула… Это было ужасно… Если бы ты слышала эти вопли!.. Но отвратительнее всего были зеваки, смотревшие на это со смехом или отталкивавшие солдат ФВС, пытавшихся вмешаться… Алло!.. Ты слушаешь?..
— Да… Почему ты мне рассказываешь об этом?.. Какое отношение к Франсуазе…
Теперь замолчала Лаура, а Леа кричала:
— Алло!.. Алло!.. Ты слышишь меня?..
— Да, слышу…
— Так что же?..
— Они останавливают и женщин, которые спали с немцами.
— И что с ними делают?..
— Кажется, их обстригают…
— Обстригают!..
— Да, так уже сделали в некоторых мэриях… Они привязывают волосы к решетке и рисуют свастику на головах этих женщин, большей частью проституток или потаскушек, выданных своими соседями.
— Но с Франсуазой совсем другой случай!..
— Я это отлично знаю, но не думаешь же ты, что они будут интересоваться ее случаем! Я только надеюсь, что она последовала моим советам и уехала в Германию с маленьким Пьером.
— Ты звонила ей?
— Конечно, но телефон не отвечает. В последний раз я говорила с ней в понедельник утром. К ней приходил немецкий офицер, чтобы отвезти ее в реквизированную гостиницу. Они помещают туда всех женщин в подобных обстоятельствах. Она отказалась уехать с ним.
— Как называется эта гостиница?
— Не знаю, я не запомнила.
— Надо обзвонить все гостиницы.
— Ты представляешь, сколько их в Париже?..
— Нет, но это не имеет значения. Надо сначала справиться во всех тех, которые есть в путеводителе Мишлэна. У Франка есть такой?
— Да… я думаю.
— Пока начни с последних, а я попрошу тетушек поинтересоваться первыми.
— Обрати внимание…
Но Леа уже повесила трубку.
Мадемуазель де Монплейне очень разволновались, когда она объяснила им ситуацию, но Альбертина очень быстро взяла себя в руки и начала названивать:
— Алло, «Крийон»?
— Да ты что, тетя Альбертина? Я бы удивилась, будь она в «Крийоне», «Мажестике», «Мёрисе», «Континентале» или «Лютеции», которые заняты немецким персоналом!
Университетская улица была совершенно пустынна. Перед медицинским факультетом на улице Святых Отцов чернел остов грузовика, украшенного лотарингским крестом. На улице Жакоб было также безлюдно. Леа двинулась по улице Сены, чтобы выбраться на набережную через улицу Геннего, когда вспомнила об аресте Сары Мюльштейн… Она не была здесь с той злополучной ночи… Леа продолжила свой путь по улице де Бюсси, здесь, около булочной, с ранней зари переминалась с ноги на ногу длинная очередь. Леа подумала, что, несмотря на лишения, приподнятый настрой, забытый за эти четыре года, воцарился среди людей, словно им легче стало дышать. На улице Дофин молодой человек в футболке с карабином на плече катил на велосипеде, держа под мышкой пачку газет и выкрикивая:
— Покупайте «Юманите»!.. Мадемуазель, вы хотите газету? — спросил он, останавливаясь около нее.