Молоденькая проводница глядит на меня снизу вверх, полулежа на застеленной полке. Вставать она не спешит. Форменная синяя юбка совсем короткая. А ноги – наоборот, длинные и гладкие. И видны до…
В общем, хорошо видны.
Спохватившись, дергаю взгляд вверх – как собаку за поводок. Взгляд подчиняется с явной неохотой. Табличка «Наташа» на высокой груди. Это как в «дамских романах»: у каждой фемины – высокая грудь. Все выше, и выше, и выше… С заметным усилием тащу взгляд дальше. Улыбка. Такая, знаете ли…
Понимающая.
– Наташенька?
– Да-а-а?
– Кофе можно?
– А сладкое будете?
Глаза наивные-наивные. Пушистые ресницы порхают мотыльками. Кажется, что от них исходит легкое дуновение воздуха. В купе царит пряный, опиумный аромат духов.
– Сладкое? Не откажусь.
– Все настоящие мачо любят сладкое!
Розовый язычок облизывает пухлые губки. Что это? Флирт? Соблазнение?
– Что вы можете предложить?
– Из сладкого? О-о, у нас большой ассортимент!
– Я весь внимание!
– Конфеты, шоколад, вафли, клубничка-а-а…
– Клубничка, говорите?
– Хочешь?
– А ты сомневаешься?
– Какие могут быть сомнения? – она наконец поднимается. – Ой!
Поезд содрогается. Ловлю проводницу в охапку. Не удержавшись на ногах, валюсь на полку вместе с Натали. Пушкин, значит; арап в порыве страсти. Губы, руки; мягкое, влажное,
– Тебе восемнадцать есть? – шепчу я, когда получаю такую возможность.
– Паспорт показать?!
В голосе – обида.
– Не надо паспорт. Я на слово поверю.
– А если нет – тогда что?
– Тогда – статья, душечка. Мне.
– Небось в первый раз ты про возраст не спрашивал…
– Какой еще «первый раз»?!
– Забыл, Сержик? Ай-ай-ай, скверный мальчик… Девятнадцать лет назад. Тоже в поезде. Моя мама была на год старше, чем я сейчас.
– А ведь ты был женат.
– Не был! Мы только заявление подали…
Откуда она знает?!
– Значит, «только заявление»? До свадьбы – не считается? А после? Сколько раз не считается после свадьбы?! Как тебе результат, Сержик? Я лучше мамы? Ну скажи, что лучше! Эй, ты куда?! Мы же только начали! Может, я тебе все наврала…
– Как кофе? Понравился?
Излом брови, добродушный прищур. Рафе бы еще бородку, и можно смело имя-отчество менять. На Владимира Ильича.
– Не распробовал.
Падаю напротив, отшибая зад. Моя стопка налита всклень. Жидкий янтарь колышется, играет масляными бликами. И ведь ни капли не проливается, что характерно. Ну, с богом! Плевать, что коньяк не пьют, как водку!
– Эдак вы и вкуса не распробуете! – смеется Рафаил Модестович. – Давайте-ка, Сереженька, я вам еще налью. Успокоились? Теперь с чувством, с толком, с расстановкой… Аромат обоняете? Во-о-от, – он тянет это слово на манер Лёвы. – Пригубьте, покатайте во рту. Окажите уважение благородному напитку, тогда и он вас уважит. Впрочем, что это я вас учу? Вы и сами с усами…
Коньячок и впрямь хорош. Жаль, бутылка боком стоит, этикетку не разглядеть. Повернуть? – Лень. Все лень. Только стопку и могу еще держать.
– А что
– Нет.
– Мудрое решение. Лишние нервы на пустом месте. Вот, закусите шоколадкой…
И правда, чего я распереживался? Ну, чуть не трахнул веселую Натали. Так ведь не трахнул! Хватило силы воли! Врет, стерва вагонная, никакая она мне не дочь…
– Ай, молодца! Ай, умница! Не берите дурного в голову.
– Думаете?
– Наплевать и забыть. Суета сует…
– …и всяческая суета!
– Именно так, Сереженька. Радуйтесь жизни!
За окном мелькает грузная мохнатая тень. Пока я поворачивал голову, тень исчезла. Лишь тьма, в которой мелькают глаза фонарей – желтые, хищные. Лишь отсвет далеких пожарищ на горизонте. Торфяники горят, что ли?
– Лёва мне уже предлагал – забыть! За сорок два бакса…
– Ну и зря вы отказались. Средство, не стану врать, радикальное. Но помогает. К чему изводить себя понапрасну? Тем более когда вы ни в чем не виноваты.
– Конечно, не виноват!
– А я о чем толкую? Нам еще долго ехать, успеете понять – ни в чем нет вашей вины. Ни на грош. Поймете, родной мой, прочувствуете…
– Нет, погодите…
– Да что тут годить? Маме вы ничем помочь не могли.
– А вдруг…
– Очнулась? Вряд ли. Помните, Сереженька, – сердце, оно не железное…
– Нет, ты мне зубы не заговаривай…