Смех и грех Ивана‑царевича

— Как можно ошибиться, если в слове всего пять букв? — повторила мои слова Анфиса. — Да нам, рукожопым и головозадым, это в легкую. Значит так, горе‑мастер, переделываешь это дерьмо, и пока нормально не получится, домой не пойдешь. Усек?

— Ладно, понял, — грустно произнес Валентин. — Хоть чаю‑то дадите?

— Ступайте вниз, на кухню… — начал я, но Анфиса живо пнула меня в бок.

— Хрен тебе, а не булки с какао! Сначала работа, потом жрачка. Ясно?

Валентин полез на стремянку. Мы с сестрой хозяйки вышли в коридор.

— Ваня, ты чересчур любезен с люмпенами, — попеняла Фиса. — Некоторые люди не понимают вежливых речей, до них доходят лишь короткие, но емкие выражения. Хочешь, составлю для тебя разговорник? Во время ремонта усадьбы он тебе очень пригодится. Удивительно, что долго служа в разных домах, ты не освоил нужную лексику.

— Я хорошо знаком с разными оборотами русского языка, но не всегда считаю возможным пользоваться ими, — мягко уточнил я.

Анфиса приблизилась ко мне вплотную:

— Вот интересно будет посмотреть, как ты наступишь своим отлично начищенным ботинком в дерьмо. Что произнесешь в этом случае? «Надо же, какая неудача, вляпался в какашку» или выразишься иначе, а? И как ты прежде общался с мастерами, которые косячили, выполняя разные работы в домах твоих нанимателей?

Я сделал попытку отодвинуться от нее и живо нашел правильный ответ:

— Долгое время служил в Англии, там другая ситуация.

— Правда? — изумилась Анфиса. — А моя бывшая однокурсница уехала жить во Францию, так говорит, что большая часть слесарей и строителей в Париже хуже, чем у нас. Лентяи и идиоты интернациональны. Бабочку купил? Не забудь ее нацепить.

* * *

За полчаса до ужина я надел свежую рубашку, достал из пакетика бабочку — и удивился. Погодите, а где застежка? Как правило, такие галстуки крепятся при помощи двух резинок, а я вижу только одну петельку под узлом. И как надеть аксессуар? Может, зацепить за верхнюю пуговицу?

Минут пять я пытался и так и эдак приладить бабочку, потом пошел на кухню и попросил Светлану Андреевну:

— Не поможете мне?

— Поражаюсь современной моде, — покачала головой домработница. — Похоже, нынешние портные только и думают, как бы им выпендриться. Сто лет бабочки на резинках шили, так нет, соорудили незнамо что. Стойте спокойно, Иван Павлович, сейчас на булавку ее прилажу. Ну вот, отлично получилось. Теперь вы настоящий мачо.

Я занял свой пост у буфета. Первой в столовую вплыла Эмма Геннадиевна в сопровождении Рича. На сей раз пудель был наряжен в темный пиджак и широкий бордовый ошейник. Бойко протрусив мимо меня, он ловко вскочил на стул и с обожанием посмотрел на хозяйку. Следом пришел Матвей Ильич. Тяжело дыша, он сказал жене:

— На чердаке скребутся мыши.

— Ужас! — испугалась старушка. — Не смей о них упоминать, теперь всю ночь глаз не сомкну, буду думать, как бы гадкие твари в спальню не проникли!

— Их Рич отловит, — хмыкнул муж.

— Кошмар! — взвилась Эмма Геннадиевна. — Мой мальчик — и хватает мерзость? Он заболеет! Грызуны — разносчики холеры, чумы, менингита, оспы и вирусного гепатита. Где тут у меня таблетки для повышения иммунитета?

Старушка принялась лихорадочно перебирать армию пластиковых банок у своего прибора.

— Всем привет! — воскликнула Анфиса, вплывая в комнату. Она скользнула по мне взглядом и почему‑то хихикнула.

— Что на ужин? — поинтересовалась Ксения, подбегая к столу. — Опять несусветная гадость, которую даже Рич жрать не станет?

Шедший следом за ней Родион молча сел, протянул руку к салатнице, положил себе пару ложек зеленой массы и начал ковырять ее вилкой.

— Дорогая, нельзя называть хорошую еду мерзостью, — наставительно произнесла Елизавета Матвеевна, материализуясь в столовой, — ведь так можно испортить аппетит другим людям.

— Ричи, немедленно глотай, — приказала Эмма Геннадиевна, насыпая перед пуделем пилюли. — А это тебе, папочка.

Собака и старик обменялись понимающими взглядами и одновременно стали поедать пилюли — Рич слизывал их с тарелки, а Матвей Ильич брал капсулы пальцами, методично отправлял одну за другой в рот и запивал водой.

— Я сказала «гадость», — уточнила Ксения, у которой, похоже, было на редкость боевое настроение.

— Между «мерзостью» и «гадостью» особого различия нет, — заметила Елизавета Матвеевна.

Ее дочь скривилась:

— Гадость — это сырники, которые ест Анфиса. Вид у них такой, словно их уже трое людей поели и умерли. А мерзость — вон тот зеленый плевок, который жует Родион. Согласись, мама, это совершенно разные блюда.

Фиса отодвинула от себя тарелку:

— Иван Павлович, налейте мне горячего.