Смех как мировоззрение

Если мир, созданный абстрагированием,— это мир духовной, церковной “сверхкультуры”, то смеховой мир — это находящийся на противоположном полюсе мир антикультуры, созданный путем смехового снижения.

Если в абстрагировании огромную роль играет стилистическая симметрия, то в смеховой конкретизации мира— его смеховое раздвоение. Раздвоение смехового мира — это смеховая аналогия стилистической симметрии. И тут и там раздвоение мира: в стилистической симметрии — с целью разрушения материальности и уничтожения конкретности мира, в смеховом раздвоении мира — с целью подчеркивания его материальности, бессмысленности, а также роковой предрешенности, неизбежности (например, невозможности человеку вырваться из оков нищеты, из-под власти горя, избавиться от социальной зависимости и т.д.).

Формы раздвоения смехового мира очень разнообразны. Одна из них — появление смеховых двойников. Два комических персонажа, в сущности, одинаковы. Они похожи друг на друга, делают одно и то же, претерпевают сходные бедствия. Они неразлучны. По существу, это один персонаж в двух лицах. Таковы Фома и Ерема в “Повести Фоме и Ереме” (Русская сатира, с. 34—36). Оба принадлежат к кромешному, низовому миру — миру антикультуры, и тем не менее их неблагополучие не только противостоит настоящему миру, но, в свою очередь, расколото на сходных мира. Кромешный мир сам как бы расщеплен надвое, дублирован, “экранизирован”. Этим подчеркиваются безысходность бедности героев повести, роковой характер их несчастья. Поэтому они изъяты из реальности, перенесены в некое сказочное место, они изъяты и из реального времени — они “жили-были”, как в сказке, “после отца их было за ними поместье, незнамо в коем уезде”, В их лицах подчеркивается “единство” мира несчастья при чисто внешней его раздвоенности и несходстве “примет”. “Повесть о Фоме и Ереме” начинается так: “В некоем месте жили-были два брата, Фома да Ерема, за един человек, лицем они единаки, а приметами разны”,

Каждый из этих двойников совершает одно и то же, но действия их описаны в разных словах, они только чуть разнятся именно в “приметах”, чуть различаются по внешнему выражению, но не по смыслу, который каждый раз один и тот же и представляет собой “смеховой возврат” к самому себе. Это своеобразное смеховое абстрагирование, но абстрагирование не возвышающее, а снижающее героев:

После отца их было за ними помесье незнамо в коем уезде:

У Еремы деревня, у Фомы сельцо.

Деревня пуста, а сельцо без людей.

Свой у них был покой и просторен —

У Еремы клеть, у Фомы изба.

Клеть пуста, а в ызбе никово.

Этот “смеховой возврат” подчеркнут и внешне действиями обоих “героев”. Так, отправившись на базар, чтобы позавтракать, и оставшись без еды, они встают и кланяются друг другу “не ведомо о чем”:

Люди ядят, а они, аки оглядни, глядят,

Зевают да вздыхают, да усы потирают.

И вставши они друг другу челом, а не ведомо о чом.

Эта деталь очень тонкая: Фома и Ерема как бы обращены друг к другу, их действие — зеркальная симметрия, они зависят друг от друга, и оба поэтому находят друг в друге свое раскрытие. Фома начинает действие, а Ерема, повторяя это действие, как бы разъясняет его, указывает на безысходность их нищеты и неудачливости.

При всем сходстве двух братьев между ними есть и различия: второй повторяет действие в усиленном виде, ему достается больше, чем первому, ибо именно второй разъясняет первого, заканчивает эпизод:

Захотелось им, двум братом, к обедне итти:

Ерема вшел в церковь, Фома в олтарь,

Ерема крестится, Фома кланяется,

Ерема стал на крылос, Фома на другой,

Ерема запел, а Фома завопил.

Обоих их выгоняют из церкви:

Ерему в шею, Фому в толчки,

Ерема в двери, Фома в окно,

Ерема ушел, а Фома убежал.

В сущности, тема двойничества и двойников начинается в русской литературе именно с “Повести о Фоме и Ереме”. Эта тема всегда связана с темой судьбы, роковой предопределенности жизни, преследования человека роком. Эта тема в той же ситуации звучит и в “Повести о Горе Злочастии”, где Горе — роковой двойник молодца. Разумеется, и в данном случае, зародившись в недрах смехового мира, тема рокового двойника уже в “Повести о Горе Злочастии” становится темой трагической. Именно в этом последнем аспекте она выступит впоследствии у Гоголя (“Нос”), Достоевского (“Двойник” и др.}, Андрея Белого (“Петербург”) и т.д.

Смеховое раздвоение мира — мира действительности и мира смехового — требует своей маркированности. Оно не всегда сразу заметно, и поэтому его необходимо подчеркнуть, внешне отметить, тем более что всякого рода внешние отметки подчеркивают смеховую, чисто внешнюю сущность сообщаемого. Смех — всегда смех над наружным, кажущимся, механическим.