– Мне жаль, – посочувствовал я. – Ты была в порядке, когда я уходил.
– Я имею в виду кошмарные сны, – медленно проговорила она. – Ужасные сны, Март! Тем не менее странно, что я не могу вспомнить, о чем они были. Ну ладно… Так ты будешь на репетиции?
Я пообещал, что обязательно приду, но вышло так, что я не смог сдержать свое обещание. Мне позвонил Хесс Деминг и спросил, не могу ли я отвезти его в Малибу. Он еще слишком пьян, чтобы самому вести машину, а днем там состоится кремация Сандры. Я вывел из гаража свою машину и покатил на запад. Через двадцать минут я подъехал к пляжному домику Деминга.
Мальчик-слуга узнал меня и впустил, печально качая головой.
– Мист Деминг очень плох, – сообщил он. – Все утро пьет неразбавленный джин…
– Это ты, Март? – прокричал сверху Хесс. – Хорошо… я сейчас спущусь. Иди сюда, Джим!
Мальчик-японец, многозначительно взглянув на меня, побежал наверх.
Я подошел к столу и перебрал лежащие на нем журналы. Из приоткрытого окна дунул легкий ветерок, и в нем затрепетал клочок бумаги. Одно слово на нем попало мне на глаза, и я развернул записку, чтобы прочитать подробнее. Она была адресована Хессу, и с первого же взгляда на нее раскаяние в том, что я сунул в нее свой нос, исчезло:
Записка была подписана Сандрой Колтер, женой Хесса. Это было странно. Видел ли он эту записку? Позади послышалось чье-то дыхание. Это оказался Джим, мальчик-слуга.
– Мист Прескотт, – прошептал он, глядя на листок в моих руках, – я нашел эту записку вчера вечером. Мист Хесс не видел ее. Это письмо Ми Колтер.
Он замолчал, и я прочел в его глазах страх – явный, неприкрытый страх. Мальчик ткнул коричневым пальцем в записку.
– Видите, мист Прескотт?
Он указывал на чернильное пятнышко, которое наполовину замазало подпись.
– И что? – спросил я.
– Его размазал я, мист Прескотт. Когда я взял записку, чернила еще не высохли.
Я уставился на него. Он поспешно повернулся при звуке шагов на лестнице. Это, шатаясь, спускался Хесс Деминг.
Думаю, именно тогда я начал понимать ужасную правду. Я не поверил в нее, хотя… нет, не тогда. Это было слишком фантастично, слишком невероятно. Но все же что-то вроде правды, очевидно, забрезжило в голове, поскольку не было никакого другого объяснения тому, что я сделал.
– Что ты там смотришь, Март? – спросил Хесс.
– Ничего, – спокойно ответил я, смял записку и сунул в карман. – По крайней мере, ничего важного. Ты готов?
Он кивнул, и мы направились к двери. Мельком я увидел, как Джим глядит нам вслед с облегчением на темном худом лице…
Крематорий находился в Пассадене, и я оставил там Хесса. Я хотел остаться с ним, но он отказался. Видимо, не хотел, чтобы кто-то видел, как сжигают тело Сандры. Я понимал, что так ему будет легче. Поэтому поехал коротким путем через Голливудские Холмы, и вот там-то возникла проблема.
У машины сломалась ось. После недавних дождей дорога раскисла, и мне с трудом удалось не перевернуться. Потом пришлось идти пешком больше мили до ближайшего телефона, после чего я потратил еще больше времени, ожидая такси. Было уже почти восемь вечера, когда я добрался до студии. Охранник впустил меня, и я поспешил к шестому павильону. Было уже темно. Ругаясь шепотом, я свернул за угол и чуть не столкнулся с маленькой фигуркой. Это был Форрест, один из наших операторов. Он странно вскрикнул и стиснул мне руку.
– Это вы, Март? Послушайте, вы можете сделать мне одолжение? Я хочу, чтобы вы взглянули на пленку…
– Сейчас мне некогда, – сказал я. – Вы видели где-то здесь Джин? Я должен…
– Я об этом же, – поежился Форрест, невысокий, сухой малый с обезьяньим личиком, но оператором он был хорошим. – Они уехали – Джин, Харди и шевалье. Есть кое-что странное в этом парне.
– Вы так считаете? Ну, я позвоню Джин. Я завтра просмотрю, что вы сняли.
– Дома ее не будет, – сказал Форрест. – Шевалье повез ее в «Гроув». Послушайте, Март, вы должны увидеть пленку. Или я разучился обращаться с камерой, или француз – самое необычайное из всего, что я когда-либо снимал. Пойдемте в смотровую, Март… У меня все уже готово. Я сам проявил ее.