Смех под штыком

Пошел Илья вместе с ним. Санитары, фельдшера, сестры поднимаются, стараются угодить, докладывают. А Илья их расспрашивает о больных. Расспрашивает и самих больных, кое-кого узнает, подбадривает. Они улыбаются: рады вниманию, заботливости о них, интересуются им самим, таким простым и недоступным, о котором они много слышали, но которого совсем мало знали.

Марш красно-зеленых.

А вечерами, когда начнут раздаваться песни по ущелью, он садится на своего рыжего дикаря и скачет вдаль. Об’едет хаты, в каждую заглянет, послушает пение, и возвращается шагом, понукая дикого коня, десяток раз перебродит ледяную речку, журчащую, матово-поблескивающую голубым светом.

Приедет — не спится. В хате — битком солдат. А мысли толпой осаждают, поджигают мозг. Выйдет на легкий морозец, и начнет бродить одиноко.

А зеленые веселятся, как никогда, нигде не веселились: из хат вырываются бодрые звуки песен, гармоник; глухой топот плясок, хлопанье в ладоши, крики одобрения, смех.

И полились впервые в диких торах порывистые, захватывающие звуки зеленой марсельезы:

«Пламя красных костров к небу вьется,
Ветры буйные в дебрях ревут,
Мерный из лесу шаг раздается —
То зеленоармейцы идут»…

Он трепетно замер, задышал часто, подкатило к горлу… Запылала голова, лицо — и вихрем закружились мысли… «Жили… у костров зимой»…

А зеленые, сами потрясенные воспоминаниями, уже тише, задумчиво продолжают:

«Тяжкий путь — снеговыми горами.
Чрез ущелья, сквозь холод и мрак,
Путь, кольцом окруженный врагами,
Но коварный не сломит нас враг».

И вспоминают бойцы пятой кошмары Абрау и Гузовой горы, когда вокруг лазали облавы, когда среди них гнездились провокаторы и вырывали их вождей, жертву за жертвой. Но не падали они духом — боролись, побеждали.

И раздались призывно-боевые звуки припева:

«Кто верой горячей согретый
В правду кровью добытых свобод,
В смертный бой мы пойдем за Советы —
Вперед, красно-зеленые, вперед!»

За Советы! Знамя развернуто!..

А зеленые начинают сначала; перекатилась песня из хаты в хату, взбудоражила всех: «Наша, родная песня!»

«В глубине диких мрачных ущелий.
Там, где бродят лишь стаи волков,
Там зеленоармейцы засели,
Там ютятся землянки бойцов»…

И вспоминают сырые ущелья, эти проклятые землянки с жердями, настланными над лужами воды. Как они могли перенести это? Откуда взялись у них силы? Почему не сломлен был их дух?..

И снова тише, задумчиво об’ясняют:

«Тяжело голодать и томиться,
И нести от болезней урон,
Но еще тяжелее смириться
И к кадетам итти на поклон»…

Тяжело было, адски-тяжело было! Как вспомнят — рыдания рвутся наружу: эпидемии, а они в грязи землянок… Голод! Гнилую картошку зимой выкапывали — и сырой поедали! Дичкой питались!.. Но вынесли зеленые испытания, не сдались!..

И снова воинственный припев:

«В смертный бой… За Советы… вперед!»

Но песня еще не кончена: страдания в прошлом, впереди — победа, ликование, слава!..

«Кто не сносит буржуйского гнета,
Кто не мирится с долей раба,
К нам идите за ротою рота,
Наш победный призыв есть борьба!»

Зовут зеленые: «К победе! К борьбе!»

И наконец, открыто бросают врагу:

«Мы, зеленые, те ж коммунары,
Молот, бьющий по тылу врага!
Раздавайтесь, гремите удары,
Чтоб оковы разбить навсегда!»

Горят глаза зеленых, пылают лица, голоса рвут воздух — и кончают припевом:

«В смертный бой… За Советы… вперед!»…

Справляют праздник боевой, готовятся к лихим кровавым схваткам — так гуляй же, вольница! Шире горы: зеленые веселятся!

А седые дряхлые горы столпились; наклонившись прислушались и эхом вторили раскатисто и невпопад… и по морщинам их стекали слезы, в ручейки сбегались и журчали стаей птенчиков, перелетая через камешки. Луна голубым светом успокаивающе ласкала ущелье…

Очнулся Илья, пошел дальше. Вокруг в ласково-мигающих огоньками хатах — песни, пляски, гармоники, хохот.

И снова потрясенный замер он, о родине вспомнил. Запел кто-то, словно глубоко вздохнул:

«По Дону гуляет»…

И еще тоскливее, еще громче, больнее вздохнул:

«По Дону гуляет!»…

И подхватили зеленые хором, залились игриво с щемящей тоской:

«По Дону гуляет казак молодой!»