Смех под штыком

Запищали отрывисто гудки. Телефонист надоедливо, сонно затвердил:

— Полевой штаб… Полевой штаб… Полевой штаб, Вызовите Пашета… У телефона Илья, — и, отстранив трубку от уха, подал ее Илье:

— Пашет у телефона.

— Ты, Пашет? Что у тебя там?

— Лезут, как чорт из пекла. Туман, как вата, а они под самый нос забираются. Левый фланг наш было разбежался, да мы их собрали. Теперь будто ничего, да не видно. Может, и все цепи растаяли.

— Удержишься? Мне не ехать?

— Да что толку в такой туман. Я тогда вызову. Что нового?

— Петренко вопит: три корпуса на него идут… В Туапсе ликуют: 40 000 кубанцев хотят сдаться им.

— Здорово. Ну, пока.

Илья вышел на балкон и с наслаждением стал полной грудью вдыхать густой, бодрящий, как нарзан, воздух. Город окутан был серым туманом. На востоке над горами, окаймленными золотыми линиями, загоралась заря. На западе, за Марьиной рощей над густой пеленой тумана розовели дымчатые горы. Там, в этих белых клубах скрыты были тысячи людей, молчаливо, вдали от высших начальников, самостоятельно разрешавших кровавый спор; людей, не ожидавших похвалы, наград, уносивших с собой тайну предсмертных мук. Одна неудача — и вся кампания зеленых провалилась. И кто знает — как после этого обернется положение на главных фронтах гражданской войны.

Илью вскоре вызвали к телефону. Пашет хохотал в трубку:

— Хо-хо-хо… Заблудились в тумане… Когда наши убегали — белые залезли к нам в тыл. Им бы радоваться да нападать на нас, а они перетрусили — и лапки кверху. Ох-хо-хо… Человек сто и пара офицеров. Послал к вам на переделку. Хо-хо-хо… Туман рассеивается. Стрельба тише. Наши погнались за белыми.

— Браво. Молодцы, ребята. Ну, ты приготавливай для отвода в резерв пятый батальон с Горчаковым и другой по своему выбору. Завтра пойдешь на Кубань.

Утром отослал на Кубань конный отряд Усенко. Жеребца Афонина запрягли в экипаж, а его самого усадили, раскланялись с ним, и передали привет в Туапсе; пусть сам себя отдает под суд.

В полдень, когда стрельба удалилась, Ильм почуял, что зеленые увлеклись преследованием и могут пропустить белых к городу; на лошадь — и поскакал на фронт. Пашета не нашел и отправился прямо к цепи. Бой был в разгаре. Бешено визжали, чмокали пули, рвались снаряды. Слева, с горы белые обстреливали зеленых во фланг. Илья привязал к дереву лошадь и пошел к цепи, озлобляясь от риска быть так глупо убитым. Зеленые лезли в мешок. Горчаков, разгоряченный боем, с воспаленными от пыли и бессонных ночей глазами ходил в своем английском плаще вдоль цепи, с револьвером в руках, и ругался, шал бойцов вперед.

Илья устремился к нему, осыпая его оскорблениями, приказал отвести цепи назад, чтобы, сдерживая натиск противника, бить его только с тылу.

Горчаков был обескуражен. Он — один из лучших командиров, у него бывшая пятая группа, а Илья обозвал его чуть не остолопом. Но Илья, добившись выполнения его распоряжения, снова стал вежлив, корректен.

Отошла цепь. Послали отряд через Мархотский хребет в тыл белых и Илья ускакал в штаб.

Днем — толчея, вечером — музыка и общество девушек, ночью — разговоры по прямому проводу и телеграммы. Петренко обиженно молчал, ограничивался сухими сводками. Туапсе ликовало: 40 000 кубанцев собираются сдаться. Со стороны Пшады передавали тревожные вести о мелких отрядах белых, забравшихся в горы: или разведка, или отбились от своих.

22 марта два батальона во главе с Пашетом ушли на Кубань. За ними, как собачонка, трепалась вываленная в грязь горняжка. Телефонисты тянули вслед провод.

Ночью Илья прошел вниз, на телеграф.

— Вызовите Туапсе.

Телеграфист застучал рычажком долго и нудно. Нервно теребил катушку с лентой. Илья в нетерпении одергивал френч, поправлял пояс.

— Ну, что, скоро там?..

— Перебивает Джубга… Штаб Петренко…

— Пошлите их подальше!

Телеграфист снова долго и нудно застучал.

— Отвечает Джубга… С Туапсе связи нет…

— Что такое? Стучите, пока не узнаете, — и ушел.

В штабе в эту ночь долго не ложились. У стола в розовом кругу света, спадавшего из-под абажура висячей лампочки, сидели — Илья, Георгий, начальник штаба, комиссар. Ожидали. Томило молчание.

— А, может, случайно порвана связь? — обратился к Илье Георгий.

Илья покровительственно улыбнулся:

— Это тебе не телефонная линия. Ту каждый пробежавший зверь может порвать. А это — индо-европейский телеграф на железных столбах. В горах везде зеленые. Кто решится обрывать? Да и проводов не один, а несколько.

— Но как же так? — снова заговорил Георгий. — Когда я был в Туапсе, все говорили, что у них там Гойтинский перевал — неприступная крепость. Несколько тоннелей. Да и войск у наших там тысяч пять, и орудий много. Железная дорога к фронту; даже броневой поезд оборудовали.

— Зачем они на Кубань лезли…

— Ну, а Петренко что?..

— Вопил, что три корпуса Шкуро навалились. Я его на смех поднял — замолчал… Может, и вправду нажимал Шкурю, да здесь участок важнее.

И снова тишина. Лишь дыхание да тихий храп лошадей внизу нарушали ее.