Смех под штыком

«Третья сила» струсила, отбежала за Мехадырь, у Пиленково, и улеглась: «Дальше совесть не позволяет, стыдно. Вчера были в Москве, а теперь»…

Англичане плюнули на них, белые погрозили кулаком — и забыли: не до них теперь, Москва манит.

Оживление зеленых Сочинского округа

Так вот, в районе Сочи главным вождем крестьянским был государственный муж, эс-эр, полковник Воронович. Ошибка природы, недоразумение. Быть бы этому недоразумению не полковником, а, например, сестрой милосердия или, скажем, лирическим тенором.

До марта 19-го года у него шла подготовительная работа: ходоки лазали по деревушкам и спрашивали курортных крестьян: «Согласны вы или нет, чтобы в России были красные или белые? Супротив вашей воли никто не посмеет решить. Согласны ли вы быть красными империалистами или белыми прихвостнями и итти куда-то на фронт, чужие интересы защищать? Наша программа: сиди на месте и защищай свободу у своих хат».

— Согласны!

— С чем согласны? На фронт, за моря итти или у хат?

— У хат.

Ходоки — дальше. Везде им сочувствуют. Почва для эс-эров жирная. До каких пор велась бы такая подготовка, история на этот раз спрятала концы, потому что белые об’явили мобилизацию до 40 лет. Март. Лист еще не распустился. Крестьяне сидят, ждут внушения: «Умрем около хат, но никуда не пойдем. Сам вождь наш Воронович так указывает». И, конечно, остались дома. Как везде в горах.

А Воронович «до ветру» не сходит, если нет на то резолюции. Собрали 12 апреля сход. Такие дела скоро не делаются, это вам не с отрядами воевать: снялся, наскочил и разгромил. Тут надо все тонко делать. Собрались в лесу представители курортных крестьян, выбранных по всем правилам демократии, назвались окружным сходом.

Говорили много, изливались в речах, прели, потели, полушубки сбрасывали — всем давали высказаться, пусть каждый попробует этой сладости, — а потом разродились резолюцией: «Освободиться от деникинского ига или же умереть здесь, у своих хат, защищая свою свободу». Избран был на этом окружном с’езде «Народный штаб», и поручено ему было формировать крестьянские партизанские отряды.

По случаю такого важного события, то-есть родившейся резолюции, Воронович начертал в летописи: «С этого момента — начало зеленого движения в Черноморской губернии». Склоним головы перед авторитетом летописи. Архипцы, куда выпираете? Сказано — вас не было, не могло быть, потому что не было резолюции. Лысогорцы, заткнись!

Крестьяне простодушны. «Народный штаб» есть. Отряды есть; винтовки, берданы у горцев всегда водятся. В случае чего — кроши! Сунулись белые в Пластунку, это в горах против Сочи, проучить хотели ослушников. Сам генерал Чайковский как-то попал туда. Крестьяне и пугнули их, даже четвертую, пролетарскую группу превзошли: убили самого Чайковского и 12 солдат, ранили 25. Казалось бы, после такого боя нет пути отступления для крестьян: или погибнуть, или драться до последнего. Но у них ведь вождь — государственный муж. Разве он не придумает выход?

Белые начали мстить — жечь, разорять, шомполовать. Крестьяне не сдаются. Белые смирились: предложили через армянский национальный совет полную амнистию крестьянам, отмену мобилизации и созыв крестьянского с’езда. Народный штаб условия принял. Как победитель, гордо принял унизительную просьбу о мире и пощаде побежденного, ползающего на брюхе врага. Воронович — победитель. Наполеон! От радости живот расперло — распустил отряды.

Пошли по горам карательные отряды: ловить, рубить, жечь хаты, разорять.

В горной деревушке, «Третье роте», стражник арестовал двух зеленых. Крестьяне, конечно, отбили их, а стражников избили и прогнали. Казалось, — детские шалости, за это шомполов с десяток дать виновникам — и закаятся. Но белые ищут случая, где бы это дать хороший урок из истории. Выслали карательный отряд во главе с полковником Петровым. Оцепили деревушку, согнали крестьян в кучу. Полковник выступил с прочувствованной речью и об’явил, что расстреляет всех. Тут же вокруг овцами жались матери, жены, детишки. Плакали, раздирали криками и стонами сердца белых солдат. Видит полковник — не выдержат солдаты: у каждого — мать, сестра, а может быть, — жена, дети. Полковник великодушно обещает смягчить участь осужденных, если ему сейчас же соберут контрибуцию в 5000 рублей и угощение солдатам.

Бабы разлетелись — и вмиг появилась контрибуция. Солдаты развалились на травке, пьют, арестованные участи ждут, бабы, детишки вокруг плачут. Пир был веселый. Только в самом разгаре полковник простер руку — и все смолкло. Поставили солдаты стаканы с самогоном на землю, задрали свиные рыла. А полковник снова говорит о милости: сейчас расстреляет только десятого.

Построили крестьян от 16-ти лет и старше в шеренгу. Больше сотни набралось. Женщины, детишки как в могилу за покойником, лезут, цепляются за полы солдат, за ноги своих отцов, сыновей, мужей. Пьяные солдаты бьют их прикладами, отгоняют.

Загорелось юное сердце — шестнадцатилетний орленок перекрестился, подбежал к офицеру, сунул его кулаком в морду — и бросился в пропасть…