Смех под штыком

Вышел пьяный прапоришка. На левом плече — шинель. В зубах — папироса. Покачивается, вынимает наган. Подошел к строю — рвань, постолы, бороды. «Противно, дичь, а лезут в господа, нами командовать». Подошел к первому — тот дрожит, моргает. Бабы взвыли стаей волков, дети голосят: «Папа!», «Не бей папу!» «Прощайте, родимые!» «Миша, прощай!» «Не бейте их!» «Пощадите, кровопийцы!»…

Навел наган — разрядил один патрон. Упал. Корчится, дрыгает ногами, как скотина… Офицер не волнутся — век железа и крови, — папироской дымит. Шаг вправо. Снова навел — разрядил…

Вот уже семь патронов разрядил. Вой стоит вокруг неистовый… Спокойно вытащил пачку, высыпал еще семь патронов на ладонь, перекатил их, зажал. Начал выбивать из нагана гильзы. Глянул мельком на восьмого — мальчишка, трясется, челюсти прыгают, слезы ручьями текут по грязному лицу — никакого впечатления, будто в пустоту глянул. Зарядил — семь патронов — один разрядил… Корчится мальчишка в судоргах, кровь из головы хлещет.

Одиннадцать трупов слабо вздрагивали, впивались скрюченными пальцами в кровавую землю, остывали…

* * *

Воронович — ну, почему он не лирический тенор? — пустил тоненькую, жалобную ноту английским представителям, да они ему не ответили. Крестьяне рвались в бой — Воронович уговаривал; «Нельзя без резолюции, какие же вы еще темные. Вот проведем подготовительную работу, соберем организационный с’езд, создадим новый руководящий орган, обсудим цели и задачи, обсудим способы борьбы — мало ли наболевших вопросов? — все нужно обмозговать, вынести законные резолюции и по ним уже действовать. А пока: сидите и ждите».

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Полулегальная работа в Ростове.

— Чего мы сидим — не понимаю, — говорил человек в замасленном пиджаке, прохаживаясь по комнате. — Ты вот, Шмидт, сказал, что было задание из Донбюро выступать. Так за чем же остановка? Красные подходят к Батайску, орудийную стрельбу по вечерам слышно, аж сердце прыгает, как услышишь, а мы все собираемся им помочь… Уж апрель идет, тепло стало, развернуться бы можно. Белые вон гонят эшелоны на Донбасс. Перевозят Добровольческую, перевозят корпус Шкуро, везут орудия, броневики, танки. Чуть прозеваем — и погонят красных на Москву. Ведь сколько добра им нагнали англичане — ужас! И все это едет по железной дороге через Ростов. Тут делов-то сколько наделать можно. Роберт, чего ты молчишь? Это по твоей части…

— Погоди, Роберт, сперва я отвечу, — улыбаясь, спокойно заговорил Шмидт. — А ты, Анна, не подпрыгивай, сиди смирно. За окнами, будь спокойна, — никого; тебе, верно, и во сне покоя нет от шпиков. — Так вот, товарищ, со стороны всегда так кажется, а вникни — работа, конечно, большая. Связи-то у нас какие! Для чего, говоришь? О-го… Это, брат, много значит: передаем распоряжения, получаем взамен сведения; рассылаем воззвания. Все это мелочи, а шум большой. Белые, сволочи, дрожат. По заводам у нас дружины. Правда, оружия для них еще нет, но не все сразу делается. Зато мы уже полулегально работаем. Митинги проводили. Где? В трамвайных мастерских, на Темернике, за Олимпиадовкой. Вот так, постепенно и подготавливаем рабочих. Другой раз над одним возимся, чтоб обработать его.

— Да что ты мне говоришь. Ты лучше обработай полсотню, но чтобы это бойцы были. Они тебе наворочают больше, чем ваши тысячи, какие по домам сидят.

— Вот когда случай подвернется, да всем городом выступим, тогда и почувствуешь силу. А что на мелочи размениваться? Ты вон говоришь, что Донбюро дало задание. Оно только раз-ре-ши-ло. Нам видней здесь: что можно, и чего нельзя. А мы не находим возможным. Нам предлагают оружие, взрывчатые вещества. А как их через фронт теперь перевезешь? Попробовали мы свою лабораторию открыть. Нашли химика. Опыт за темерницким кладбищем сделали — рвануло хорошо, город услышал, кое-кто поперхнулся, а все-таки на этом и сели. Нет подходящей квартиры без жильцов, чтоб по нечаянности их через крышу не выплюнуло. Нет и оборудования, и химических веществ. Вот и развернись тут. Таганрогцы вон задрали нос: «Трусите выступать — мы и без вас обойдемся». Выступали — провалились. Раз нет сил — зачем выступать? Или сам комитет пойдет на дело? Так что дороже: полугодовая работа подполья или одно выступление? По обстановке — и задачи выбираем…

— Сачок из Екатеринодара приехал, — сообщила, оторвавшись от окна, Анна.

— Стукни ему, пусть заходит, — проговорил Шмидт, собираясь продолжать свой разговор, но Роберт закончил вперед:

— А по-моему, никогда унывать не нужно. Ну, что это; «А почему нет отряда?» А почему у меня нет двух пупков? Дайте мне два пупка! Не хочу я быть с одним! — и он расхохотался, рассыпая искры из глаз. Смех его заразил всех, и один за другим влились в аккорд сначала щебечущая звонкая трель Анны, затем глухой, низкий хохот рабочего, и, наконец, сдавленное во рту хмыканье Шмидта.

Потом Роберт, сияя улыбкой на залитом румянцем лице, продолжал: