Смех под штыком

Решено. Потеряли надежду дождаться кого-либо. Если кто и приедет — не сможет найти. Одиннадцати нет. Что с ними?..

Лапис просит отпустить его в Лозовую-Павловку, установить связи: рабочий центр, есть организации, даже отрядишко где-то скрывается.

Разрешили. Отправились в город, где нет ни души знакомых.

Пашет остановился на постоялом. Борька махнул в Ханженково к тетке. Илья покатил в Ростов.

Ростовское подполье и пьявки.

Ростовское подполье металось, как тяжело-больной. Рабочие были напуганы, неохотно помогали, а иногда и совсем отказывали.

Ну, почему бы хозяину квартиры, где спрятаны были взрывчатые вещества да так хорошо, что обыск сделай — не найдешь, там иногда весь комитет прятался, — почему ему не потерпеть? Нет, категорически заявляет: «Уберите, ночи не сплю, взорвется — все к чорту полетит». — «Да отчего оно взорвется? Лежит — и лежит; не трогай, не поджигай — не взорвется». — «Нет, не могу, избавьте». Надо перевезти. Все боятся. Да и не каждому доверишь. Пришлось взяться самим. Шмидт с товарищем уложил эти взрывчатые вещества в корзинку и отвез в Нахичевань. А там слежка за квартирой была. Едва не попались.

Тут-то и появляются на сцене герои толкучки, — вымогатели, продажные душонки. Раз-другой помог подпольникам, узнал их — и зажал в свой кулачишко. Возьмет поручение, сделает, а потом такой счет пред явит, что жизнь опостылеет: там он подкупил стражника, там подпоил кого следует, там от шпика откупился, извозчику втридорога заплатил, потому что тот-де свой, или за ними гнались.

Присосались пьявками к организации, истощают ее, губят. Тут — предатели, тут шпики преследуют, а этим свое: рты разворачивают: «Дай, дай…» Кол бы им в глотку! Некоторые узнали больше, чем нужно. Донком требует их от’езда в Советскую Россию — плачутся, жалуются: «Жить не дают, преследуют за наше старание». Из Советской России деньги шлют почти без счету, а приходится иногда сидеть без них. Хорошо, что Баку сильная рабочая организация, иногда перехватывали у нее деньги взаймы, а то бы совсем плохо приходилось, хоть на экспроприации иди. А это уж последнее дело: рисковать из-за денег, позорить организацию обвинениями в уголовщине, — на это ребята не идут.

И все через этих предателей — Сачка и Левченко. Этот, безрукий, — в надежных руках, под арестом подпольников сидит, денежную отчетность пишет. Но Сачок рыскает.

Когда он прислал подпольникам вызывающую записку, угрожая пытками Шмидту, Роберту и Анне, вся борьба сосредоточилась на нем: не уничтожат его — сами погибнут. Установили за ним тщательное наблюдение: лихач преследовал его всюду; женщины, помогавшие подпольникам, торговали семечками около тех мест, где он дежурил. Узнали, что жена его торгует на Старом базаре арбузами, и он ходит к ней ночевать туда в сопровождении шпика.

Но когда решили его убить на базаре — он три ночи не являлся туда; как кобель, которого собираются повесить. И они решились на последнее: поручить одному из товарищей итти и стрелять днем. Вынули жребий. Тот, кому предстояло итти на верную гибель, — отказался. Это ведь не времена эс-эровских террористов. Теперь товарищи рискуют, погибают не хуже, но на верную смерть не идут. Зачем? Кому нужно это мученичество, эта жертва? Нужно бороться так, чтобы всегда иметь надежду на счастливый исход.

Итак, — эс-эровский метод в большевистском подполье провалился.

Но сейчас же поднялся товарищ — худощавый, небольшой, но крепкий с дерзким лицом, чуть тронутым оспой и обрамленным реденькой еле заметной бородкой, с задорно надернутым острым носом, — поднялся и заявил:

— Я пойду.

Это Сидорчук. Он пожелал пожертвовать собой, когда еще не жил, когда в нем горела вера в близкое прекрасное будущее. Это не эс-эровский мрачный, всклокоченный террорист, не верящий, что он доживет до счастливых дней: тому все равно помирать, хотя бы от собственной пули в рот. Там мрачность от несварения желудка. Здесь — веселый жизнерадостный парень.

Ребята и сами были не рады затеянному. Стыдно было перед Сидорчуком, что его, своего товарища, посылают на убой, что он, самый молодой и по возрасту и по работе, показывает им пример твердости и решимости.

Собрались на кладбище: Шмидт, Ольга, Сидорчук. Не передумал ли? Он решил бесповоротно. Дали ему кольт с шестью патронами, отравленными цианистым калием. Дали много денег, керенских и николаевских, чтобы мог рассчитывать на побег, на откуп, на от’езд. Дали и разных документов. Условились, что в случае ареста он назовется дезертиром Красной армии, находившимся без средств и работы и соблазнившимся деньгами.

Убийство предателя.

На следующий день, 28-го августа в девять утра, собрался весь Донком на квартире по Кузнечной улице. Товарищи сидели у стен. Грустно молчали. Вошел Илья:

— Здесь Шмидт? — и насторожился: «Куда я попал? Все незнакомые лица… А-а, Семенов уже здесь, тоже жив! Здорово» — кивнул ему.

Сидорчук поднялся, развязно стал обходить товарищей и прощаться. Те молча и грустно, потупившись, подавали ему руки. На нем светло-коричневый френч, галифе, сапоги. Он казался старше, сильней, больше.