"Смеховой мир" Древней Руси

При всем том момент подражания и наследования со счета сбрасывать нельзя. Агиография недвусмысленно на это указывает: Андрей Цареградский «ристати же оттоле нача и играти по улицам, по образу древле бывшю похабу Семеона онаго дивного».[127] До того как возложить на себя вериги этого труднейшего подвига, люди «учатся юродству». Они читают жития предшественников — в частности, житие того же Андрея, которое в Древней Руси воспринималось как своеобразная энциклопедия юродства. Доверие и интерес к Андрею усиливал тот факт, что на Руси его считали славянином (см., например, Пролог под 2 октября). Так Андрей назван в русских версиях жития, хотя греческие тексты именуют его скифом.

Чем позже жил юродивый, тем длиннее перечень его предшественников. Максим Московский (середина XV в.) «ревновал блаженным Андрею и Симеону Уродивым… и святому Прокопию Устюжскому».[128] Часто этот перечень заканчивается последним по времени, ближайшим юродивым. Так, Прокопий Вятский, который, по данным жития, появился в Хлынове в 1577–1578 гг., «подражал древних блаженных мужей Андрея глаголю Цареградского, Прокопия Устюжскаго и Василия Московскаго».[129]

Кроме того, люди наблюдают юродивых. Прокопий Устюжский, будучи еще купцом «от западных стран, от латинска языка, от немецкия земли», каждый год, нагрузив свой корабль товарами, приезжал торговать в Новгород. Здесь он решил остаться: его поразила красота православия. «И виде в Великом Новеграде… премногое церковное украшение, и поклонение святым иконам, и звон велий, и слышит святое пение и чтение святых книг, и множество монастырей около Новаграда сограждено, и мнишеским чином велми украшено».[130] На улицах он видел зрелище юродства — и «сам… во юродство претворися и облечеся в раздранныя и непотребныя ризы».[131] (Как видим, уже в экспозиции жития заявлен принцип парадокса: Прокопий был потрясен красотой, а сам избрал безобразие, чтобы «охранять» красоту).

Юродивые не изобретают оригинальных принципов кодирования. Будучи плотью от плоти народной культуры, они пользуются теми же приемами, какими пользуется фольклор. Прежде всего это касается парадокса. Парадоксальность, присущая юродивым, свойственна также персонажам сказок о дураках. «Юродивый» и «дурак» — это, в сущности, синонимы. В словарях XVI–XVII вв. слова «юродство», «глупость», «буйство» стоят в одном синонимическом ряду. Понятно поэтому, что сказки о дураках — один из важнейших источников для понимания феномена юродства.[132] Из фольклора, кроме того, берется принцип загадки и притчи.

Юродивый загадывает загадки зрителю. Этот момент отражен, например, в житии Андрея Цареградского. Его стал потчевать финиками некий «отрочище, скопець сый, некоего велика мужа слуга», красавец и щеголь. Андрей возразил ему: «Дара содомского родом похаби ясти не умеют». Тот не понял юродивого, посмеялся над ним, и тогда Андрей (или агиограф) разгадал загадку: «Иди, пеприазне, на ложе господина своего и делай с ним содомъскый грех, и вдасть ти другыя финики».[133]

Загадку можно считать основополагающим принципом языка юродивых. К этому выводу легко прийти индуктивным путем, анализируя материалы житий и других древнерусских источников. Но этот принцип встречается и в форме постулата. Он заявлен в житии Арсения Новгородского. Там рассказана местная легенда,[134] согласно которой Иван Грозный с царевичами предложил Арсению «сел или весей на прокорм». «Преподобный же притчею и гаданием (курсив здесь и ниже мой, — А. П.) рече им: „Избрах аз, да дадите ли ми?“ Они же обещастася дати». Тогда Арсений предъявил непомерное требование: «Даждьте ми сей Великий Новград на пропитание, и се довлеет ми». Это была загадка, но царь понял Арсения буквально и смутился, не желая ни слова нарушить, ни отдать юродивому большой торговый город. «Святый же, яко урод ся творя, рече к ним: „И не хотящим вам того, аз приемлю и´“». Царь с сыновьями не понял, что Арсений говорил иносказательно, «к безъизменству своему», что ему не надобны земные блага. Одно ему дорого — бродить в своем лоскутном рубище по Новгороду, юродствовать на площадях. Юродство в его воле и власти, и этого никто ни дать, ни отнять не может.

Стараясь о просвещении читателя, автор жития прямо указал на то, что юродивый шифрует свои высказывания: «Понеже святому обычай бе ему благоюродственный не противу вопрошений коегождо вопроса отвещевати, но всяко притчами и гаданми».[135]

Прокопий Устюжский. Деталь пелены 1656 г. «Царевич Димитрий со святыми», строгановское шитье (Русский музей, ДРТ 206).

Василий Блаженный. Икона рубежа XVI–XVII вв., московская школа (Русский музей, ДРЖ 1536).