"Смеховой мир" Древней Руси

Перейдем к третьей форме протеста — к обличению и общественному заступничеству. Юродивый извергает себя из мира, порывает с ним все связи. Социальной и корпоративной приметой юродивого становится собака — символический знак отчуждения, который известен по крайней мере со времен кинизма. Вот первое появление аввы Симеона на поприще юродства, первый его публичный спектакль: «Честной Симеон, увидев на гноище перед стенами дохлую собаку, снял с себя веревочный пояс и, привязав его в лапе, побежал, волоча собаку за собой, и вошел в город через ворота, расположенные вблизи школы. Дети, заметив его, закричали: „Вот идет авва дурачок!“, и бросились за ним бежать, и били его».[189] Андрей Цареградский, приготовляясь почивать, отыскивал место, где лежали бродячие псы, и тут же укладывался, прогнав какого-нибудь из них. «Пес со псы наспал ся еси», — говорил он утром.[190] В житии Прокопия Устюжского этот мотив повторен. Была студеная зима, птицы застывали на лету, много людей до смерти замерзало, и нестерпимо тяжело стало Прокопию на церковной паперти. Тогда он пошел искать себе пристанища на ночь. «Пришед аз в пустую храмину и ту обретох во едином угле пси лежащи. Аз же ту близ их легох, яко да согреюся от них. Тии же пси видевше мя и скоро восташа и отбегоша от храмины и от мене. Аз же… глаголах в себе, яко лишену быти ми не токмо от бога и от человек, но и пси гнушаются мене и отбегают».[191] Если юродивый снизошел до бездомных собак, то они не снизошли до юродивого.

В культуре православной Руси собака символизировала юродство. В культуре римско-католической Европы она была приметой шутовства, знаком позора. Эту функцию выполнял также и кот. Среди средневековых наказаний одним из самых унизительных было избиение дохлой собакой. Юродивый становился в позу отверженного; шут был неприкасаемым. По городскому праву шут приравнивался к палачу, и ему запрещалось селиться среди добропорядочных горожан.

Хотя православная церковь до синодальных времен и признавала подвиг юродства, но юродивый состоял в чрезвычайно своеобразных отношениях с церковью (в иерархии святых он занимал последнее место — ниже преподобных, среди плотоубийц, верижников и столпников). Юродивый не молится на людях, в храм заходит только для того, чтобы «шаловать», как «шаловал» в церкви, на глазах у царя Алексея Михайловича, духовный сын Аввакума юродивый Федор. Авва Симеон, появившись в городе с дохлой собакой на веревке, первым делом набрал орехов и отправился в церковь, где только что началась служба. Там он «стал бросаться ими и гасить светильники. Когда подошли люди, чтобы его вывести, Симеон вскочил на амвон и начал оттуда кидать в женщин орехами».[192]

Как и нищие, юродивый обычно живет на церковной паперти.[193] Но он, как мы помним, не просит милостыню. Нищие идут на паперть потому, что это самое людное место. Те же соображения приводят туда юродивого (ему тоже нужна толпа), однако он руководствуется и другими мотивами. Паперть — это нулевое пространство, пограничная полоса между миром светским и миром церковным. Парадокс здесь состоит в том, что для юродивого людная паперть — тоже символ одиночества, бездомности и отверженности.

Любопытно, что между юродивым и нищими устанавливаются неприязненные отношения, они открыто враждуют друг с другом. Прежде чем лечь с бродячими псами, Прокопий Устюжский заходил в баньку, где укрылись от стужи нищие. Они прогнали его дрекольем. В свою очередь юродивый чем только можно досаждает нищим. В житии Андрея Цареградского рассказано, как голосила убогая старица, сидевшая при дороге: «Горе мне состаревьшися, горе мне убозе и велми ветсе сущи! Колика ми зла безумный сътвори!». Прохожие расспрашивали старицу, и она им отвечала, что юродивый обокрал ее, а когда она поймала его за руку, он «влачити мя нача, за власы держа… тергал ми есть седины и утробу ми есть разопхал ногама… ветхиа моя зубы пястию ми есть избил». Стоило людям отойти, как появился юродивый: «„Что ся не плачеши? Воздыхай, согнилая мерзости, померклая гноище, баба горбата!“ Яко сии изрече, возрев на землю, взя кал и, сваляв обло яко камень, на бестудное лице ея верже».[194] Василий Блаженный упорно преследовал побирушку, сидевшего у Пречистенских ворот, так что тот с отчаяния утопился в москворецком омуте.