Смелая женщина до сорока лет

Однако этот бедный плохо одетый старик оказался… Кем бы вы думали? Ни за что не догадаетесь! Он оказался просто бедным стариком. А вовсе не хозяином этого ресторана, не акционером ресторанной сети, не олигархом и даже, на худой конец, не знаменитым режиссером, ученым или писателем…

Поэтому эта девушка получила самую большую награду, которую только можно снискать в нашем дольнем мире.

Какую же?

Она подала чашку воды без мысли о награде. И тем самым она совершила деяние, которое угодно Богу более всего прочего. Гораздо более, чем все тщеславные попытки обратить на себя Его внимание. Чем суетные помыслы получить за чашку воды – то есть за доброту – какой-то профит и приварок.

Мой корреспондент Николай Писарев дополнил:

«Потом они разговорились. Старик рассказал, что в 1902 году он так и не сумел устроиться в Бернское патентное бюро и рассорился со своей невестой, сербской девушкой Милевой Марич. Звали старика Альберт Эйнштейн».

Тут возможна куча вариантов!

«Потом они разговорились. Старик рассказал, что в 1919 году он нашел полевую сумку какого-то убитого белого офицера. Раскрыл ее в поисках табака. Оттуда вывалилась толстая пачка густо исписанных страниц, он поддал ее ногой и пошел дальше. Звали старика Михаил Шолохов».

«Потом они разговорились. Старик рассказал, что начиная с 1954 года пять лет безуспешно пытался поступить во ВГИК, но потом плюнул, окончил Московский институт культуры (так называемый «Кулёк») и вел кружок юных кинолюбителей в районном Доме пионеров. Звали старика Андрей Тарковский».

И так далее… Но тут мне возразят:

«Ну что вы всякие хохмочки про то, кем оказался нищий старик! Мы уже поняли, что он никем не оказался, что он никто. Вы нам лучше расскажите про официантку! Как ей повезло после того, как она бескорыстно подала чашку воды бедному старику!»

То есть: «Мы согласны помогать бескорыстно, но пусть нам все-таки за это повезет!»

Успокойтесь.

Не повезет.

Ни тому, кто подал чашку воды, ни тому, кто отказал бедняку в милостыне.

В жизни не повезет примерно 95 % людей. Они будут жить так же или чуточку хуже.

Остальным 5 % повезет, но они за это везение так заплатят, что лучше бы им не повезло.

Ну а по-настоящему повезет, так, чтоб миллиарды, звезды и глянец, – единицам, которые не попадают ни в какие проценты, настолько их мало. Да и они не гарантированы ни от сумы, ни от тюрьмы.

Так что просто подавайте чашку воды. Максимальное везение, на которое стоит рассчитывать, – что вам тоже подадут в свое время.

И это – уже немало. А иногда – спасительно.

Петербургские анекдоты роман в старинных декорациях

Утром воскресного июльского дня 1889 года в будуаре Аглаи Михайловны Панковой сидел ее давний обожатель Иван Фадеевич Обский, актер Александринского театра и, по настойчивым слухам, тайный осведомитель полиции.

Актер он был совсем не знаменитый – ездил по России в мелких антрепризах, играл в Москве у Зенкевича, в Рязани у Глущицкого, но вот уже второй сезон выходил на сцену в столице, партнером знаменитой комической старухи Ирисовой в водевиле «Не лови счастья – попадешь в беду!». Фамилия «Обский» у него была не актерский псевдоним – вроде как «Волжский» или «Двинский», таких много, – а самая настоящая, от папаши, который был из сибирского казачества. Настоящей славы, однако, он пока не снискал, хотя был уже немолод – тридцать два.

Аглая же Михайловна была в самом цвете лет – на Троицу ей исполнилось двадцать.

Обский, придвинувшись поближе, уже в третий раз поцеловал гантированную ручку Аглаи Михайловны, но в ответ она сказала с некоей усиленной грустью:

– Жанчик, должна сообщить вам нечто не весьма любезное, хотя правдивое!

– Из ваших уст и смертный приговор есть объяснение в любви! – ответил Обский, снова потянувшись с поцелуем к ее руке.

Но, как опытный актер, он заметил нарочитость печали в ее голосе.

Аглая Михайловна отняла руку и сделала паузу.

– Что ж вы мучаете меня молчанием?

– Жанчик, мне трудно это высказать, но я должна, перед совестью, перед душой своей обязана… Жанчик, вы мне неприятны.

– Благодарю, не ожидал!

– Верней сказать… – протянула Аглая Михайловна, словно бы желая смягчить удар. – Не «неприятны», в смысле «отвратительны», а вот так, в два слова. Не приятны. Не слишком приятны.

– Неужели? – поднял брови Обский.

Вместо ответа она стянула со своих рук тугие перчатки, стала массировать затекшие пальцы.

– Неужто вы не поняли? Выходя к вам, я вспоминаю эту вашу странную польскую манеру без конца целовать ручки и надеваю перчатки. Перчатки – не на улице, не на балу, а в комнате! Неужто вы не задумались почему?

– Я не поляк, я казак и сибиряк, – невпопад ответил Обский. – Зачем же вы принимаете меня в своем доме? Пардон, в доме вашего папаши! – слегка съязвил он.