Смена режима. На пути к постлиберальному будущему

Определенные пороки были присущи и низшим классам. В силу своего низшего положения они чаще затаивали обиду на высший класс, обоснованную или нет. Эти обиды могли привести к разрушительной политической нестабильности - в крайнем случае, к гражданской войне - или, что случалось чаще, к политической поддержке демагога, который разжигал и раздувал обиды и занимался личной и семейной коррупцией, прикрываясь популистским саваном. Из-за более низкого уровня образования низшие классы могли быть грубыми и прихотливыми, так же как высшие классы могли быть претенциозными и эстетскими. Простота легко переходила в простодушие; локалистский темперамент мог стать неотличимым от ксенофобии; приземленность слишком легко превращалась в низменность. В истории политической мысли демократия долгое время считалась одним из худших режимов, поскольку слишком часто свидетельствовала о том, что обычные люди недостаточно способны или предрасположены к тому, чтобы хорошо управлять собой или другими.

В то же время склонность каждого класса к развитию отдельных пороков уравновешивалась выявлением определенных потенциальных добродетелей, присущих каждому классу. Представители высшего класса были более склонны к культивированию и утонченным вкусам. Они чаще становились бенефициарами либерального образования, а значит, либералами в классическом понимании: людьми, свободными от повседневных забот и способными развивать определенные добродетели или качества характера, требующие досуга и утонченности. Они могли ценить и культивировать высокую культуру, часто были покровителями и хранителями многих из самых сокровенных предметов трансцендентной красоты. В своих лучших проявлениях они хорошо управляли государством ради всего государства, вдохновляемые уроками благородства и рыцарства, которые возникали в результате признания дара и привилегий их положения, а также соответствующей ответственности и обязанностей, которые это положение влекло за собой.

Аналогичным образом, рабочие классы также обладали определенным набором потенциальных достоинств, связанных с их положением. Они были более склонны опираться на реалии мира ограничений и естественных процессов, созвучных круговороту жизни и ритмам времен года, приливов и отливов, солнца и звезд. Если высшие классы могли ориентироваться на высшую культуру, то рабочие классы часто развивали практики, которые отражали постоянные реалии жизни, ее радости и боли, праздники и страдания. Их восхваляли как политическое воплощение "здравого смысла", носителей практики и верований, рожденных из близкого опыта реальности, в значительной степени нетронутых искаженными представлениями о реальности, которые слишком часто рождаются из абстрактных теорий, ставших возможными благодаря отрыву от границ. Поскольку они жили в более стесненных обстоятельствах, они развивали определенные добродетели, которые появились в силу необходимости, такие как бережливость, изобретательность, ремесло, здравый смысл, благодарность за малые блага и, часто, стоическая жизнерадостность даже перед лицом нищеты и страданий. Они часто были носителями повседневной культуры, которая действовала как своего рода закон и образование снизу вверх, предлагая каждому последующему поколению руководство, как лучше проложить свой путь в сложном мире. Не обладая высокой культурой, эта "низкая" культура часто была самой сутью культуры в ее самом широком и глубоком смысле: социальным суглинком, в котором росла, сохранялась, увековечивалась и обновлялась человеческая жизнь.

На протяжении долгой традиции западной политической мысли признавалось, что те же самые черты каждого класса, которые могли бы развиться в добродетели, слишком легко превращаются в соответствующие пороки, присущие каждому классу. Мыслители этой традиции подчеркивали, что естественная тенденция каждого класса - стать худшей версией самого себя, если он не будет проверен и исправлен другим классом. На базовом уровне самосохранения, чтобы предотвратить развитие порочного противоположного класса, каждый класс должен иметь возможность и стимул не только "проверять" свою противоположность, но и улучшать и возвышать ее.

Это давняя и глубокая традиция, широко понимающая необходимость "смешанной конституции" в самом широком смысле. Идеал "смешанной конституции" выходит далеко за рамки привычных американских механизмов "сдержек и противовесов", и, действительно, был, вероятно, подорван во времена основания Америки сужением его определения - вместо этого он был сосредоточен в основном на механизмах, препятствующих определенному осуществлению власти, а не на развитии истинной формы "смешения". Напротив, идеал "смешанной конституции" стремился к подлинному смешению классов, полагая, что глубокое взаимодействие, которое одновременно и сдерживает, и улучшает, приведет к исправлению присущих каждому классу пороков и одновременно к развитию их потенциальных достоинств.