СМЕРШ – 44

Гаврилов посмотрел на Феоктистова и сплюнул на пол. Ему не понравилось, что тот обращается к нему словно к слуге. Художник встал с лавки и молча, направился к двери. Они вышли во двор и направились к «Виллису», который стоял в конце улицы. Гаврилов на секунду остановился и, прикурив папиросу, направился вслед за Художником.

– Что не нравится мне ваш командир, – как бы, между прочим, произнес гость, обращаясь к Гаврилову, – слишком самоуверенный. Такие нахрапистые, как показывает практика, долго не живут. Это так или мне показалось?

– Согласен, – тихо ответил Гаврилов. – Он мне тоже не нравится…. Однако, начальству он нравится.

– Ладно, бывайте, – произнес Художник и, взглянув на сопровождающего, забрался в «Виллис».

Машина тронулась и, подняв облако пыли, быстро скрылась за пригорком. Гаврилов бросил окурок на землю, придавил его сапогом. Он вошел в дом и сел на табурет.

– О чем говорили? – поинтересовался у него Лесник.

– О погоде и посевных, – со злостью ответил Гаврилов. – Может тебе рапорт еще написать, о чем мы говорили?

Резкий и хлесткий удар в челюсть сбил его с табурета на пол. Он хотел подняться с пола, но несколько сильных ударов ногой, заставили его прижаться к полу и закрыть голову руками.

– Запомни одно – здесь я командир! Усвоишь – хорошо, нет – убью.

Гаврилов тихо застонал. Видимо один из ударов ногой угодил ему в почку, и сейчас его тело сковала резкая боль. Лесник ухмыльнулся и молча, вышел из дома.

«Сволочь, – подумал Гаврилов, – погоди, я еще с тобой разберусь. Два медведя не живут в одной берлоге».

***

Ночью снова был выход немецкой рации в эфир. Радиограмма была короткой, и связистам СМЕРШ не удалось запеленговать точку выхода рации в эфир. Утром Костину позвонил полковник Носов и сообщил о выходе немецкого радиста в эфир.

– Как у тебя? – поинтересовался он у Александра.

– Держу засаду. Пока пусто, товарищ полковник, – ответил Костин.

– Ищи, Костин, ищи! Они где-то рядом с тобой, – произнес полковник и положил трубку.

Александр посмотрел на часы, они показывали начало двенадцати ночи. Позвонив дежурному по комендатуре, он попросил его доставить арестованного Коновалова к нему. Прошло минут пять, и в кабинет ввели арестованного. Ночной подъем был для него, похоже, полной неожиданностью и он был в полной растерянности.

– Присаживайся, – предложил ему Костин и указал рукой на стул. – Сейчас я тебе задам несколько вопросов и оттого как ты на них ответишь, будет зависеть – доживешь ты до утра или нет. Ты меня понял?

Коновалов отрешенно посмотрел куда-то в угол кабинета и ухмыльнулся. Однако, его ухмылка была какой-то вымученной и не естественной.

– Я бы не стал на твоем месте ухмыляться. Я больше не намерен слушать твои сказки. Все что ты мне рассказал вчера – пустышка. Или мы с тобой находим общий язык или ….

Костин не договорил, так как Коновалов и без этого понял, что его ожидает в ближайшие часы. Капитан внимательно смотрел на арестованного диверсанта, стараясь понять, о чем тот думает.

– Ты знаешь, я только что разговаривал с Москвой, – произнес Александр. – Ты вовсе не Коновалов. Настоящий Коновалов погиб в 1942 году под Ржевом. Кто ты на самом деле?

У диверсанта затряслась нижняя губа, и как показалось Костину, он мог вот-вот расплакаться.

– Можешь молчать и дальше, мы тебя «откатаем» и по твоим пальчикам установим, кто есть кто, но, шансов у тебя уже не будет. Ты понял меня?

– Капитан! Меня уговаривать не нужно, я не женщина. Зачем тебе мои настоящие данные? Скажи я, и вы завтра арестуете всех моих родных – жену, детей, мать…. Зачем все это, в том, что я сдался в плен, а затем дал согласие на сотрудничество с немцами, их вины нет.

Диверсант ухмыльнулся, хотя судя по его ухмылки, ему было не до смеха.

– Капитан! Дай, закурить!

Костин, молча, протянул ему пачку папирос. Внутреннее состояние арестованного диверсанта подсказывало контрразведчику, что сидевший перед ним диверсант вот-вот разговориться и поэтому он не спешил задавать ему вопросы. Мужчина закурил. Он сделал глубокую затяжку и посмотрел на Костина.

– Пиши, капитан, – произнес диверсант. – Я не стану называть свои данные, они тебе не к чему. Я попал в плен в августе 1941 года. Попал, как попадали тогда тысячи наших бойцов и командиров. Сначала было окружение, когда вышли к нашим, то вся наша рота оказалась в фильтрационном лагере. Кого-то быстро вернули на фронт, а я застрял там на месяц. Все ждал, когда меня вызовут на допрос, а про меня похоже забыли. Почему так получилось, я не знаю. Но только, вскоре, я снова оказался в окружении вместе с сотрудниками Особого отдела нашего лагеря.

Диверсант замолчал и посмотрел на Костина. Александр пододвинул ему пачку папирос и коробок со спичками.

***