СМЕРШ и НКВД

У меня в отделении было два «скрытых» еврея, которые по документам числились как украинец и как белорус, один из них был бывший литовский партизан Коган, уроженец Херсона, после побега из немецкого концлагеря сменивший в партизанах фамилию на Петренко, другой — Вадим Игнатьевич Моцык, так даже проверяющие из ОК МГБ не обнаружили, что это «не наши люди»… До меня добрались в 1952 году, во время «Дела врачей», я не знал, чем все закончится, арестом или банальным увольнением со службы, но начальник Каунасского управления полковник Синицин вызвал меня к себе и сказал: «Поедешь на полгода в глушь и сиди там, пока я тебя назад не вызову. Я не верю, что арестованные врачи были шпионами, но скоро и в Литве планируются аресты врачей-евреев, сам пойми, машина набирает обороты». Я уехал служить в Алитус, а заботу о жене с дочкой поручил Моцыку, который знал, что надо сделать, чтобы их спасти, где их спрятать, если над моей женой нависнет угроза ареста. За два дня до того, как по стране объявили о кончине Сталина, Синицин срочно вызвал меня из Алитуса обратно в Каунас и первым делом при встрече сказал: «Сталин заболел… Видимо, умрет… Но пока молчи об этом»… И когда объявили о смерти вождя, я лично не испытывал никакого ощущения горя или большой утраты, вся государственная антиеврейская кампания, проводившаяся в послевоенном Советском Союзе, вся эта запланированная антисемитская истерия с «космополитами» и «Делом врачей» и так далее окончательно убила во мне веру в Сталина, я чувствовал себя обманутым советской властью, за которую воевал, не щадя своей жизни… Вслух я об этом, конечно, не говорил…

А по поводу «заступничества» Снечкуса, что я вам могу сказать… Снечкус знал мое имя еще по подполью, но таких, как я, старых подпольщиков, в Литве были многие сотни.

После войны я пару раз был у него в кабинете с докладом и дважды со своими ребятами из ОББ охранял Снечкуса на отдыхе. Он меня неплохо помнил, знал о моей работе, но несколько раз, когда я должен был вместе со своим начальством докладывать Снечкусу в ЦК об итогах той или иной проведенной операции или давать «оперативную сводку» для партийного руководства республики, то всегда находил кого-нибудь, кто сделает это вместо меня, пойдет в ЦК. Во-первых, стеснялся своего сильного «местечкового» акцента, во-вторых, не любил «рисоваться» на людях и «числиться в героях», я просто делал свою работу. Снечкус сам обо мне вспомнил после поимки Жемайтиса и даже предложил Капралову представить меня к званию ГСС, на что министр ему ответил, что в Верховном Совете СССР уже пять лет до сих пор лежит нерассмотренная реляция на Героя на мое имя, и он не может дублировать наградной лист, пока не принято окончательное решение по первому представлению к званию…

Вы сегодня несколько раз сказали, что ощущали себя во время службы в ОББ «еврейским мстителем». А конкретно, за свою семью, отомстили? Личная «вендетта», если можно так выразиться. Вы знали, кто именно убил ваших родных?

Осенью сорок четвертого года я приехал в разрушенный войной родной город Шяуляй, пришел к своему дому, а на его месте только сгоревшие головешки. Я пошел к школе, в которой учился, и там одни развалины. Узнал, как были убиты учителя нашей школы, включая директора Хоффенберга. В школе был литовец-сторож Йонас, так его сыновья расстреляли всех учителей еще до прихода немцев. Снова вернулся к своему пожарищу. Литовцы, бывшие соседи, мне рассказали, что отца убили на третий день после прихода немцев, толпа молодых литовцев набросилась на пожилых евреев, выходящих из синагоги вместе с раввином Шяуляя Нахумовским, и всех забили насмерть, прямо на месте, перед тем как добить — истязали и мучили…

Мать погибла во время одной из акций по ликвидации части шяуляйского гетто, говорили, что ее отправили с «транспортом» для уничтожения в Польшу, и весь этот «транспорт» погиб в газовых камерах Майданека… Младший брат погиб в Паланге.

А вот с теми, кто убил мою сестру и другого брата, я расквитался, но их судили по советским законам. В 1949 году в районе Купишкис, это своеобразный «перекресток» на северо-востоке Литвы, рядом граница с Латвией, а оттуда уже шла дорога на Россию.