— Начальством был установлен такой порядок, что при выводе агента выползаешь вместе с ним. До тех пор, пока не убедишься, что он перешёл на ту сторону. У нас был заместитель начальника отделения Володя Герасимов, очень толковый парень, ему и поручили переброску через линию фронта. Ну, а кого второго? А вот, говорят, — госпитальник! Здоровый, крепкий мужик. Если что, так сам и фельдшер. Так я и попал «в первую тройку». Мы с Герасимовым поехали в район Котлов, повезли нашего паренька… Выбрали наиболее подходящее место, где кустарник был, старые траншеи и прочее. Договорились с командиром полка, что в 23.30 мы парня с правого фланга поведём, а в это время на левом фланге он откроет огонь — типа разведки боем, чтобы отвлечь внимание немцев. Агент тем временем проскользнёт.
— Разумеется! Но и командир не знал почти ничего. Ну, поползли. Болото, помню, ещё такое было… Когда увидели немецкие заграждения, то пустили его вперёд, а сами затаились… Слышим, как он заворошился с проволоками, потом раздался окрик, и он в ответ по-немецки чего-то шпарит. Там пошумели-пошумели, и стало ясно, что они его взяли… Ну, дальше его дело, а мы поползли обратно. Но ни когда мы туда ползли, ни обратно, с нашей стороны огня не было! Оказалось, командир полка сменился и не передал новому, что с контрразведчиками договорился о поддержке.
— Но нам-то от этого было не легче, потому что немцы вдруг открыли огонь. Вверх полетели ракеты, как у них всегда было, началась стрельба. И чувствую, будто обухом топора ударило в колено, а боли нет. Я стал разгибать ногу — больно! Толкаю: «Володя, я, кажется, ранен!» Герасимов выругался, подхватил меня под левую руку, доползли до траншеи… Меня оттуда сразу доставили в гостиницу «Нева», где у контрразведки был свой медстационар, затем свозили в Военно-медицинскую академию, там ещё рентген работал. Привезли обратно. Строго-настрого предупредили: «Никуда не ездил, нигде никого не перебрасывал! Ни-ни-ни!»
Лежу. На второй день утром приходит наш врач Ямпольский, с ним — профессор Виноградов. Известный хирург. Держит в руке рентгеноплёнку: «Ну что ж, молодой человек. Пулька у вас там, пулька! Но вы знаете, — и он сел рядом со мной, — она там так хорошо устроилась, что мы, может, не будем её вынимать? Она там приживётся, инкапсулируется…» «…И ваш суставчик, как на подшипничке, будет крутиться! — продолжал он. — Ну, так как, будем вынимать, нет?»
Я говорю: «Профессор, вам же видней!»
«Не будем!» — резко махнул он рукой. И не вынули, слава богу! Я похромал, наверное, около месяца, с костылём походил — и пулька эта до сих пор в моём суставе сидит. Но это ранение никем не засчитано, потому что даже историю болезни не заполняли по приказанию Сиднева. Не дай бог, начальство верхнее узнает! Всё же без санкции! Вот такие номера бывали…
— Откуда я могу знать? Меня это уже не касалось, а в нашей службе подобные вопросы задавать не положено.
— Да, на Невском пятачке я был ранен и контужен.
— Мало кто знает, что сам «пятачок» — это бывшее село Московская Дубровка. В нём было 117 домов, в том числе несколько каменных. Но за время, когда там «пятачок» был и сражался, там не осталось даже остатков от фундаментов! Стояло село в сосновом бору, а сейчас это чистое поле. Корней не осталось! После войны 12 лет даже трава не росла. Новая почва нарождалась из пепла, крови и праха павших. Вот и подумайте, что там творилось! Официально: 50 тысяч снарядов, бомб, мин за сутки. В крутой берег Невы были врыты блиндажи командных пунктов, медицинских служб — ППМ, а от них уже шли ходы сообщения к переднему краю… Блиндажи КП батальонов были врыты по ходу траншей.
— Прибыл туда 27 октября 1941 года. Высаживались из лодок прямо в воду, по грудь… И сражался я на левом берегу семнадцать дней, до ранения и контузии 14 ноября. Оттуда, по горькой солдатской шутке, можно было убыть только в Наркомзем или Наркомздрав. То есть либо в землю лечь, либо на госпитальную койку попасть. За Невский пятачок я получил свою первую боевую награду — медаль «За отвагу».