Смерш в бою

— Если честно, то хотелось и задать несколько вопросов о прошлом, но они вас не «опустят», — вставляет корреспондент Андрей Суханов — молоденький, подвижный, симпатичный поморец, окончивший факультет журналистики МГУ и работавший уже несколько лет на «НТВ».

— Грязное белье мы перетряхивать не собираемся, — уточняю я.

Видно было, что он постепенно гасит свое волнение — слова становились спокойнее, движения размереннее, не выказывалось никакой озлобленности по адресу телевизионщиков и чекиста, принимавшего участие в его разоблачении…

— Ну, тогда проходите, проходите на кухню, — вдруг смягчился и даже несколько заторопился в приглашении гостей Филатов.

В крохотной кухоньке с плитой и умывальником он отодвинул столик от окна, занавешенного плотной зеленоватой тюлевой занавеской, и поставил его посреди комнатушки. У плиты на стенке висели в пропилах деревянной полочки до полутора десятка самодельных кухонных и для других целей ножей, — разной формы, длины и заточки. Все они блестели от полировки.

— Сколько же вы тратите время на шлифовку?

— Дней двадцать о лоскут шинельной шерсти с добавлением пасты для шлифовки.

Оператор Павел Колесник принялся снимать эту реликвию самодельных ножей с разнообразными рукоятками и банку с лучинами.

— Зачем сосновые лучины?

— Это не сосновые, а осиновые. Спички делают только из двух пород дерева, — тополя и осины. Они горят ровным пламенем. Я поджигаю ими конфорки газовой плиты — экономлю на спичках. Сейчас все дорожает, а пенсия моя стоит на месте — два кусочка. По моим меркам, приличная. Мне хватает, потому что овощи все свои: от капусты до картофеля. В этот ряд входят свекла и укроп, помидоры и фасоль, тыква и горох.

— Не охотитесь? — кто-то задал и такой вопрос.

— Нет, ненавижу охоту — это трусливое убийство, ибо дичь, птица или зверь, не может защищаться.

— Значит, вы настоящий землероб, — восхитился Андрей Суханов.

— Такой, как все, кто работает на земле. Ну, хватит кушать слова, вы с дороги, я сейчас вскипячу воды и приготовлю чая, заваренного на травах, которые собираю.

Я выложил на стол коробку конфет, предусмотрительно захваченную в Москве.

— Это для чая.

— Спасибо.

Он тут же на всю съемочную бригаду в четыре человека принес табуретки, поставил на стол банку меду и разлил действительно ароматный напиток. Разговор сначала никак не клеился, и мы решили начать с отвлеченной, но приятной ему темы — огорода. Как только зашел разговор о своем кормильце, хозяин преобразился.

— Давайте, я очень прошу, хоть на минутку выйдем, я покажу грядки, — заторопился почти семидесятилетний Филатов. — Дом я купил сразу же после отсидки, по приезде сюда. Не мог же я жить в Москве с таким позорным клеймом. Никто бы на работу не взял. Неприятно было жене, дочери и сыну. И подался я на родину в одном костюмчике. Все оставил семье. Дал себе обет — помощи просить ни у кого не буду, да и понимал, — навряд ли кто бы ее мне оказал. Уповать надо было только на свои силы — я же не белоручка, берегущий чистоту своих манжет. Стал постепенно обрабатывать огород самодельным инвентарем — денег на покупку заводского не было. Посадил картошку, фасоль, помидоры, свеклу, укроп, морковь… От огурцов отказался — зубов нет. Оборудовал подвал. Тяжело было пережить первую зиму, а потом приспособился, и можно было не бояться умереть с голоду. Я огороду помог, а он мне. С сорной травой воевал ежедневно, давал и даю ей постоянный бой, и она отступила. Видите, какая чистота на грядках! В таком состоянии они каждый сезон.

Действительно, на грядках ни одного сорняка, он за ними охотится с раннего утра и до позднего вечера нехитрым изобретением — «ковырятелем», так он назвал инструмент, изготовленный из рессорного обломка…

* * *

И все же, когда Филатов понял, что к нему приехали не бередить раны, не спрашивать о том, что ему неприятно, не перебирать грязное белье, он неожиданно сам заговорил о своем прошлом.

— Когда суд меня приговорил к «вышке» — расстрелу, то на второй день ко мне в камеру вошел неизвестный человек, — откровенничал вчерашний шпион. — Незнакомец представился сотрудником аппарата Ю. В. Андропова. Он похвалил меня, что благодаря моему сотрудничеству с органами КГБ были пойманы с поличным американские разведчики (супруги Винсент и Бекки Крокет. — А.Т.), а потом успокоил словами — вы расстреляны не будете.

Но все равно год и два месяца я просидел в одиночной камере — камере смертников. Это были самые страшные дни в моей жизни. Обыкновенно люди боятся смерти, а я боялся так жить. Время словно остановилось тогда для меня. От каждого шороха, от любого шага по коридору надзирателя я вздрагивал, — думал, палач идет по мою душу. Месяц я посидел и весь поседел, началось нервное истощение, но я не сдавался. Сила воли, откуда-то взявшаяся, меня держала на плаву жизни. Потом, когда высшую меру наказания мне заменили на 15 лет тюрьмы и плюс 5 годков поселения, — я ожил.