Смерть

Остаток пути проехали в тишине, которую нарушал только ветер. В городе люди выстроились вдоль улицы. Вначале они стояли тихо. Потом какая-то старуха в коричневой шали, подковыляла к бричке и плюнула в Трусдейла. Она промахнулась, но в толпе кто-то захлопал ей.

Возле тюрьмы шериф Баркли помог Трусдейлу спуститься на землю. Дул холодный ветер, и в воздухе пахло снегом. По Главной Улице неслись перекати-поле, устремившись к городской водонапорной башне, где натыкались на покачивающийся забор из кольев и бились об него.

- Вздёрнуть этого детоубийцу! - раздался мужской голос, и кто-то швырнул камень. Он пролетел мимо головы Трусдейла и застучал по дощатому тротуару.

Шериф Баркли обернулся и поднял фонарь над головой, оглядывая толпу, которая собралась перед зданием.

- Не делайте этого, - сказал он. - Не будьте дураками. Всё под контролем.

Шериф провёл Трусдейла через свой офис, держа его за предплечье, и они подошли к камерам. Их было две. Баркли завёл Трусдейла в левую. В ней была койка, стул и помойное ведро. Трусдейл попытался сесть на стул, но Баркли сказал:

- Нет. Встань там.

Шериф обернулся и увидел своих помощников, которые сгрудились в проходе.

- Выйдите все отсюда, - сказал он.

- Отис, - сказал один из мужчин, - а если он набросится на тебя?

- Я усмирю его. Я благодарю вас за то, что вы выполнили свой долг, но теперь расходитесь по домам.

Когда они ушли, Баркли сказал:

- Сними своё пальто и дай его мне.

Трусдейл снял пальто и начал дрожать. Под ним у него была лишь нательная рубашка и вельветовые брюки, настолько заношенные, что рубчики почти вытерлись, а одно колено торчало наружу сквозь дыру. Шериф пошарил в карманах и нашёл табак, завёрнутый в страницу, вырванную из каталога Часовой Компании Р. В. Сирса, и старый лотерейный билет суливший выплату выигрыша в песо. Там же лежал чёрный мраморный шарик.

- Это мой счастливый шарик, - сказал Трусдейл. - Он у меня с детства.

- Выверни карманы штанов.

Трусдейл вывернул. В карманах лежали пенни, три пятака и сложенная газетная вырезка о серебряной лихорадке в Неваде, которая выглядела такой же старой, как лотерейный билет.

- Сними ботинки.

Трусдейл снял. Баркли заглянул внутрь. В одной из подошв была дырка размером с десятицентовую монету.

- Теперь носки.

Баркли вывернул их наизнанку и отшвырнул в сторону.

- Спусти штаны.

- Я не хочу.

- Не больше, чем я хочу видеть, что у тебя под ними. Снимай.

Трусдейл спустил штаны. Нижнего белья он не носил.

- Повернись и раздвинь ягодицы.

Трусдейл повернулся, взял себя за ягодицы и развёл их в стороны. Шериф Баркли поморщился, вздохнул и просунул палец в анус Трусдейла. Трусдейл застонал. Баркли вытащил палец, снова поморщился, когда Трусдейл пустил газы и вытер палец о его рубашку.

- Куда ты спрятал её, Джим?

- Мою шляпу?

- Ты что, думаешь, что я залез к тебе в задницу в поисках шляпы? И в золе в твоей печи я лазил для этого? Умника из себя строишь?

Трусдейл натянул штаны и застегнул их. Он стоял босиком и дрожал. Час назад он был дома, читал газету и подумывал развести огонь в печи, но с тех пор, казалось, прошла вечность.

- Твоя шляпа лежит у меня в офисе.

- Тогда зачем ты спросил меня?

- Посмотреть, что ты скажешь. Мне нет дела до шляпы. Что я хочу знать, так это куда ты спрятал серебряный доллар этой девочки. Я не нашёл его ни в твоём доме, ни в твоих карманах, ни в твоей заднице. Ты почувствовал угрызения совести и избавился от него?

- Не знаю ни о каком серебряном долларе. Могу я забрать назад свою шляпу?

- Нет. Это улика. Джим Трусдейл, я арестовываю тебя за убийство Ребекки Клайн. Ты хочешь что-нибудь сказать по этому поводу?

- Да, сэр. Я не знаю ни о какой Ребекке Клайн.

Шериф вышел из камеры, закрыл дверь, снял со стены ключ и запер её. Язычки замка скрипели, проворачиваясь. В камеру в основном помещали пьянчуг и редко запирали. Он посмотрел на Трусдейла и сказал:

- Мне жаль тебя, Джим. В аду недостаточно жарко для человека, который сотворил такое.

- Такое? Что такое?

Шериф молча вышел, тяжело ступая.

Трусдейл оставался в камере, жратву ему приносили из «Маменькиного Сынка», спал он на койке, справлял нужду в помойное ведро, которое выносили раз в два дня. Его отец не приходил навестить его, потому что на восьмом десятке совсем выжил из ума. За ним ухаживали две скво - одна была из племени Сиу, а вторая из племени Лакота. Иногда они стояли на пороге заброшенной ночлежки и пели церковные гимны. Его брат отправился добывать серебро в Неваду.

Иногда в аллее напротив окна его камеры собирались дети и распевали: «Палач, палач, иди к нам». Иногда к его камере приходили мужчины и грозили отрезать ему причиндалы. Однажды пришла мать Ребекки Клайн и сказала, что повесила бы его сама, если бы ей позволили.

- Как ты мог убить мою доченьку? - спросила она у него сквозь зарешёченное окно. - Ей было всего десять лет, у неё в тот день был день рождения.

- Мэм, - сказал Трусдейл, встав на койку, и глядя на неё сверху вниз. - Я не убивал ни вашу дочь, ни кого-либо ещё.

- Грязный лжец, - сказала она и пошла прочь.