– Мы не можем никому запретить держать у себя дома фотоснимки, если, конечно, они не порнографические. И вообще, при чём тут фотография? Какое касательство британской полиции до военных действий на Балканах, имевших место лет пятнадцать назад? В чём вы хотите уличить Эминовича на основании этой фотографии, неизвестно кем, когда и где снятой?
– В дурных наклонностях, – твёрдо сказала я. – Как, по-вашему, станет нормальный человек принимать пищу на фоне такой фотографии?
– Вы только что говорили, что столовой он не пользуется. Не сходятся у вас концы с концами, мисс Штайн.
– Не пользуется? Не пользуется в нашем смысле, инспектор, – я начинала терять терпение. – Есть свидетельства того, что он совершает там свою, с позволения сказать, трапезу… Ланцет, бинты…
– Бросьте фантазировать! – разозлился Митфорд. – В чём можно уличить человека на основании ланцета и бинтов? Что в них противозаконного?
– Но вы можете хотя бы проверить его деньги и драгоценности на предмет их происхождения, – упорствовала я. – Вам нужен формальный повод? Вот он вам.
Инспектор Митфорд снял очки и уставился на меня.
– Что-то я не понимаю, – медленно проговорил я, – в чём вы подозреваете мистера Эминовича? В убийстве, в употреблении человеческой крови или в скупке краденого? Не слишком ли много обвинений на одного человека? А вот вас можно упрекнуть в конкретном нарушении закона, известном вам. Вы лазаете по чужим домам – с какой стати? Это может вызвать серьёзные осложнения, мисс Штайн.
– Я же ничего не украла, – возмутилась я. – Я сделала это в интересах истины.
– Что ж, вам лучше знать, в чьих интересах вы это сделали, – криво усмехнулся Митфорд. – Я терпел ваше присутствие целых сорок минут. Вы сами покинете мой кабинет или вас направить на принудительное освидетельствование к психиатру?
– Спасибо, я сама, – бросила я.
Закусив губу от досады, я вышла. Если полиция не хочет заниматься Эминовичем, я займусь им сама. Нельзя же бросать начатое на полдороге. Я объявляю вам войну, мистер Эминович. Довольно вы морочили головы англичанам. Немца не проведёшь.
Эминовича нужно остановить во что бы то ни стало.
Вчера я зашла в церковную лавку при Вестминстерском соборе23 (не доверяю я англиканской утвари, она какая-то не такая, вообще-то я агностик, но в кризисную минуту предпочту старый добрый католицизм). Так вот, я купила несколько бумажных иконок, десяток церковных свечей, длинные чётки и распятие. Я должна испытать, как на него всё это подействует.
Задворки дома Моппера – удобное место, так как там ему легко отрезать путь к отступлению. Сквозь стены он проходит не умеет, это я поняла точно, хоть он и из нечистой породы. По моим расчётам, его следует запереть в углу между забором Моппера и примыкающей к нему стеной соседнего дома. Иконки, свечи и крест послужат преградой, а ещё я намерена нарисовать мелом кресты везде, где только можно. Я ещё не забыла молитв, которым меня учили в детстве; и мне удалось украдкой набрать воды из кропильницы в дверях собора. Думаю, от того и другого он ослабеет в достаточной мере, чтобы его можно было связать чётками, а тогда уж я проткну ему сердце вязальной спицей. Если мне не удастся довести дело до конца – я всё-таки не могу полностью полагаться на удачу, – это всё равно подорвёт его силы. Тогда он, скорее всего, уйдёт отлёживаться в своё логово, и я последую за ним туда, чтобы прикончить его. Но на данный момент, пока он силён и опасен, соваться туда не стоит. Всё-таки у него там хранится оружие; а здесь я застану его врасплох, неподготовленным к встрече.
Я держала распятие и святую воду наготове, ожидая его появления, как вдруг горячая сильная рука стиснула моё плечо. Меня резко повернули, и я оказалась лицом к лицу с Эминовичем.
Вне себя от ужаса, я внезапно поняла, что не могу пошевелиться. Моя левая рука всё ещё сжимала склянку со святой водой, но я не в силах была даже приподнять её, не говоря уже о том, чтобы плеснуть водой в Эминовича. Правой рукой, в которой было зажато распятие, мне удалось сделать движение в его сторону, но это не возымело действия.
– Так-так, – хрипло произнёс он, вглядываясь в меня своими блестящими в темноте выпуклыми глазами. – Значит, это вы – аноним?