Смерть автора

Оно не было страшным, как я ожидал; не было искажённым от страдания. Но оно само было страданием – осунувшееся, припухшее от слёз, странно юное, почти как у подростка; если бы не усы, ему бы можно было дать в этот момент не более двадцати. Тонкие, детские полукружья бровей застыли в немом надломе; глаза были ещё влажными и блестели. «Таким он был в венгерском плену», – почему-то подумал я.

– Тебе нужно подкрепить свои силы, – решился сказать я и закатал рукав рубашки. Он резко перехватил мою руку.

– Не хочу.

– Не дури, Мирослав. Тебе сразу станет легче.

– Кто бы не дурил! – cквозь стиснутые зубы произнёс он. – Ты можешь понять, что и мне порой может быть так тошно, что не до крови?

Он перевернулся на спину и скрестил руки на груди. Он всегда засыпает мгновенно; я испытал немалое облегчение. Укрыв его бекешей, я отошёл к окну, за которым сгущался тёмно-синий вечерний сумрак, и прижался лбом к холодному стеклу.

Господи, чем я провинился? Что и когда я сделал не так?

11 декабря 1913 г. Утром, когда я вошёл в кабинет, его там не было. Бекеша исчезла; стало быть, он ушёл, и в доме его нет. Я на всякий случай пошёл в холл и взглянул на шляпную вешалку – его меховая шапка отсутствовала.

Пора бы мне уже привыкнуть к тому, что он приходит и уходит, не спрашивая. Но – не могу. Что-то сосёт меня. Я знаю, что я не могу смириться с тем, что он – тайна, которую мне постичь не суждено.

Но ведь я – тоже тайна? Он так утверждает. Для кого? Для него или для себя? Что, если я ему кажусь таким же экзотическим чудовищем, каким он представляется мне? И пытался ли я когда-нибудь понять его в самом деле, или только притворялся, что хочу этого?

12 декабря 1913 г. Он не пришёл сегодня. Я чувствую свою вину перед ним; чувствую, что вёл себя бестактно, что мои нравоучения были более чем неуместны – и вот сейчас, когда я так хочу помириться с ним, взглянуть в его насмешливые карие глаза, пожать его горячую, как огонь, руку, его нет. Я рассентиментальничался, кажется; дело в том, что я вдребезги пьян. Я никогда не был пьющим, а сейчас, в последние месяцы, потянуло к рюмочке. Кажется, я следую дурному примеру злосчастного Имре Микеша.

Мирослав, Мирослав, зачем ты меня мучаешь? Что ты ещё собрался выкинуть? Ведь я за тебя отвечаю; я прикормил тебя, дал тебе паспорт – фальшивый паспорт – я облачил тебя в английский костюм – не сумел уговорить тебя остричь волосы – впрочем, так ты смотрелся ещё эффектнее: бедная «Белинда», павшая жертвой моих амбиций! Мне и сейчас думать дурно, когда вспоминаю её кошмарную смерть. Но неужели она в раю? Где тот рай, которого мы ей хотели? Неужели наш выбор после смерти – небытие – ничто – либо неприкаянность? И на что обречён я сам? Мирослав, скажи мне! Я пьян, пьян в стельку, я знаю, что несу бред – ну а вдруг я уже сейчас, при жизни, ничто, и даже сомнительное долговечие Мирослава мне не суждено? А ну как и впрямь – ничто?

15 декабря 1913 г. Его всё нет. Я снова пьян. Смертельно плохо; несколько дней жуткое похмелье, и мучат кошмары. [далее несколько строк зачёркнуто и густо замазано чернилами. – Ред.]

16 декабря 1913 г. Сегодня я всё-таки увидел его. Я подстерёг его у почтамта, проследив, как он вошёл в стеклянную дверь. Он был в той же бекеше нараспашку, в неизменном своём шарфе; наклонив голову, он давал указания телеграфистке, и тёмно-русые завитки свешивались на разрумянившееся с мороза лицо. Он улыбался, но как-то нервно; заметив меня, он вздрогнул и отступил от стеклянной перегородки. Я был уверен, что он изменился в лице при виде меня.

– Что ты делаешь? – сухо спросил он. – Шпионишь за мной?

– Не мели вздор, Мирослав, – взмолился я. – Я рад видеть тебя. Я пришёл просить у тебя прощения.

– Прощать – профессия Бога, – отозвался Мирослав. – Даже священникам это не под силу, как же ты можешь требовать этого от меня, неприкаянного?

– Я сам неприкаянный без тебя, – сознался я, глядя на него. – Мне никаких сил не хватит думать, что я причинил тебе боль. Не мучай меня, Мирослав.

– Ты сам себя мучаешь, – отвернувшись, ровным голосом произнёс он. Я протянул руку и взял его за запястье.

– Мирослав, ты тоже не в себе, как и я. Пойдём ко мне домой, я всё, что смогу…

– Пусти меня, – прервал он и попытался выдернуть руку. По наитию я сжал пальцы; Мирослав бросил на меня раздражённый взгляд.

– Это что за фокусы? – буркнул он. – Я никуда не пойду.

– Ты пойдёшь со мной, – упрямо повторил я; не знаю, что на меня нашло, заставив удерживать его. Мирослав сделал новую попытку освободиться, но моя хватка, неожиданно для меня самого, оказалась железной. Я не подозревал в себе такой силы. Упираясь, я оттащил его от стеклянной стойки. Его мокрые сапожки с визгом проехали по мраморному полу; безразличная телеграфистка уже была занята другим клиентом.