Смерть беспозвоночным

Магда держала свой мобильник далеко от уха, так что Петр Петер тоже мог слышать сказанное мной. И он сразу принялся отвечать мне. По его мнению, это мог быть не один человек а Яворчик упрямый и агрессивный, вот он и собирал со всех сторон все негативное по моему адресу и сам рассеивал мерзкие слухи, а люди с ним не спорили — себе дороже. Хочет сделать из меня убийцу — пусть делает, никто не станет с ним цапаться.

И тут Петрик высказал еще одно соображение — из числа этих, с негативным ко мне отношением, следует исключить Пызяка. Желая после всех своих неприятностей сохранить лицо…

— А у него есть лицо? — удивилась я.

— …Решил заболеть и месяц назад выехал за границу полечиться на каком-то курорте. А что касается лица, то и мне удивительно, — признался Петрик. — И вообще при всех разговорах, в которых вам перемывали косточки, он только презрительно молчал, всем видом показывая, что просто считает ниже своего достоинства говорить об этой глупой бабе.

— Ну хорошо, спасибо вам, я узнала, что хотела, а Яворчик пусть подавится, только работы прибавил полиции, балбес, ведь им пришлось проверять меня. Собственно, это было бы все, разве что у Петрика есть еще какая информация для меня за пазухой.

В сотовом послышалось глухое неразборчивое бормотание, конец которому положила Магда, доложив мне, что Петрик в силу разных обстоятельств пришел к выводу, что этот Яворчик дружит с Поренчем. Кажется, Поренч тоже тебя не слишком жалует?

— Перестройся на прошедшее время, — мрачно посоветовала я подруге. — Не жаловал. И теперь уже никого не сможет пожаловать.

Тут я вспомнила, что Гурский потребовал от меня держать информацию о гибели Поренча в тайне и прикусила язык, да поздно — слово вылетело.

Магда как-то не очень заинтересовалась моей секретной информацией.

— Что? Почему? Что с ним?.. Погоди, Петрик что-то говорит… А, и до него докатились слухи о смерти Поренча, но ничего конкретного, кто-то слышал звон… А больше он ничего не знает и должен возвращаться на работу. Зато у меня к тебе тьма вопросов, но уже из другой песни, и нужно время. Я перезвоню позже. Пока!

И я осталась одна со своими проблемами. Голова раскалывалась. С Пызяком все так, мы еще раньше столкнулись, а вот о Яворчике я понятия не имела. Теперь имею, хоть это удалось выяснить, а то бы продолжала ломать голову — с чего это он такой на меня озлобленный? А вот слухи о том, что все жертвы неизвестных убийц старались ради Эвы Марш, что они расстилали перед ней красную ковровую дорожку — такую белиберду кто выдумал? Выходит, и ее издатели заботились об Эвином благосостоянии. Кстати, а не лишились ли сотрудники «Гратиса» кого-либо из своих членов?

— Хорошо, а как же Поренч? Он-то может быть включен в этот круг любителей Эвы Марш или нет? И если нет…

Ужасно! Из этого следует, что Мартуся и в самом деле перестала владеть собой. И что же, мне теперь следует ехать в Краков?

* * *

Может, я бы и ринулась в Краков, если бы не Адам Островский. Похоже, журналист последнее время работал над циклом репортажей, причем не прошел мимо и моих воззрений и высказываний на животрепещущую тему. Перед моей калиткой он появился в тот момент, когда я, вся на нервах, искала ключи, понимая, что, уезжая из дома на неопределенное время, владелец должен дом запереть. У ключей было постоянное место, но сейчас я их там не обнаружила и, хлопая себя по всем карманам, старалась вспомнить, в чем я была вчера и в какой карман мне надо лезть. Островский прервал поиски.

— Я только что вернулся из Кракова и прямо из аэропорта примчался к вам, — начал он, едва переступив порог дома. — Вы знаете, что там произошло?

— Батый налетел со своей конницей! — проворчала я. — Прошу меня не нервировать и говорить дело. Чай, кофе?

— Кофе, если можно кофе! В самолете подают помои. У меня в Кракове свои возможности, так что я все знаю. Но не верю. Разве что Марта сошла с ума.

Очень встревоженная, я лишь спросила:

— Но ведь вы ее знаете?

— Знаю, конечно, но я думал… Импульсивность тоже имеет границы, а идиотизм в ее случае исключается. Чтобы до такой степени забыться? Нет, не верю!

Поскольку он не верил, я не подсыпала ему в кофе яду. Вероятнее всего, Мартуся пришила своего Поренча в аффекте, но раз Островский не верит — он по правильную сторону баррикады. И я приняла его в союзники.

После чего передо мной начертали мрачную картину, нечто из Средневековья, как и само здание «Алхимии».