Смерть героя

Текущий счет в банке и приходно-расходная книга — документы весьма красноречивые, и странно, что биографы не уделяют им никакого внимания. Мало что так важно знать о герое, как размер его заработка или иного дохода, их crescendo или diminuendo.[134] Сложные душевные настроения — это роскошь, доступная лишь богатству и праздности. Тем, кто вынужден трудиться ради хлеба насущного, приходится принимать Видимость за Сущность, у них не остается времени на метафизические страсти и страдания. Когда-то я собирался начать этот раздел моего романа с факсимиле банковского счета Джорджа Уинтерборна и записи его личных доходов и расходов. Но это был бы уже веризм[135]. Достаточно сказать, что заработок Джорджа был невелик, но менялся crescendo, прочие же доходы равнялись нулю. Как почти все пылкие натуры, неспособные работать в установленные часы за такую-то плату в неделю, он понемногу втянулся в журналистику — занятие, которое кратко, но очень точно можно определить, как унизительнейший вид унизительнейшего порока — умственную проституцию. Сходство этого вида с другим, менее достойным порицания, бросается в глаза. Только самые модные кокотки обеих разновидностей этого ремесла могут похвастать приличным заработком. Родство в положении тех и других становится еще разительней, если вспомнить, что, занимаясь этим ремеслом физически, вы прикидываетесь модисткой, либо массажисткой, либо дочерью духовного лица, либо знатной дамой, либо, наконец, журналисткой, оказавшейся в стесненных обстоятельствах и готовой отблагодарить за помощь; а занимаясь тем же ремеслом умственно, вы выдаете себя за поэта, или ученого знатока в какой-нибудь области, или опять-таки за знатную даму, или за герцога. В обоих случаях от вас требуется чрезвычайная изворотливость, и в обоих случаях неуместны и даже гибельны честность, скромность и независимый характер.

Во всем этом Джордж убедился очень быстро и стал действовать соответственно. Но он плохо умел притворяться, и ему никак не удавалось скрыть, что у него есть и кое-какой талант и убеждения, от которых он не намерен отказываться. Именно поэтому он долгое время не мог получить никакой работы, кроме как в журналах и альманахах «с вывихом», – таких в Лондоне перед войной было штуки три, и издавали их чудаки, полагавшие, будто сотрудникам дозволяется писать то, что они думают. Надо ли говорить, что издания эти давным-давно испустили дух, и ныне в лондонской журналистике безраздельно царит лучезарнейшее благолепие. Это не имеет значения, – как и все на свете, впрочем, – не то я готов был бы об этом пожалеть.