Смерть и круассаны

Теперь отвлекся Ричард. Он ничуть не поверил в совпадение с Тексом; все это выглядело чересчур наигранным, сомнительным, и он понял, что у него есть выбор. Можно сказать: «Довольно, я просто киноисторик с уклоном в индустрию гостеприимства, с распадающимся браком и с разочарованной во мне дочерью» — или признать, что вот уже много лет он не чувствовал себя таким живым, и пусть не совсем наслаждался поездкой, но был готов еще подержаться за поручень, чтобы как следует встряхнуться. Он швырнул ничейную панаму на заднее сиденье.

— Спросим Томпсонов, — произнес он решительно. — Риззоли почти не говорят по-французски. Мне пришлось бронировать для них поездку, пусть даже они в нее так и не отправились. В общем, я к тому, что они постояльцы Мартина и Дженни; а значит, Мартин и Дженни будут бронировать им все выбранные маршруты.

— Конечно. Значит, надо поговорить с Мартином и Дженни, — повторила она и, не включая поворотники и не снижая скорость, свернула в удобный придорожный «карман», едва не сбив старика, облегчавшегося у мусорного бака. Затем извлекла телефон из сумки, визитку Томпсонов — из кошелька и набрала номер.

— Можешь поставить на громкую? — шепнул Ричард.

— Здравствуйте. — К телефону подошла Дженни.

— Здравствуйте, Дженни. Это Валери д’Орсе.

— О, Валери, привет! Мы с Мартином только что вспоминали вас и Ричарда.

Валери округлила глаза на Ричарда, а тот закатил свои.

— Как мило. Мы тут подумали… Знаете, Ричард немного расстроился из-за наших посиделок без него. — У Ричарда вытянулось лицо, и он бешено затряс головой; неужели нельзя было найти другой предлог? — И решили узнать, свободны ли вы этим вечером.

Она подняла руку, словно вопрошая: «А чего еще ты от меня ждал?».

— О, как здорово! — Дженни с трудом сдерживалась, отчего Ричард мгновенно пожалел о своем решении не сходить с карусели. — Но, к сожалению, сегодня вечером мы не сможем. Так обидно. Дело в этой милой итальянской паре.

— Риззоли?

— Да, в них. Знаете, они так настроились провести с нами этот вечер, если вы понимаете, о чем я. — Ричарду удалось изобразить сомнение и тошноту разом. — Обычно чем больше, тем веселее, — продолжила Дженни, — но они довольно робкие, поэтому настаивают, чтобы мы собрались исключительно вчетвером. Как некстати, мне ужасно, ужасно жаль.

— Да, ужасно жаль. — Валери была ничуть не разочарована; скорее, наоборот, как заметил Ричард.

— Может быть, в другой раз, Валери. Мы будем рады вам обоим.

— Да, в другой раз. Au revoir[52].

Она нажала отбой, прервав последнее предложение Дженни.

— Спасибо Господу за это! — Ричард откинулся назад. — Ну и что мы будем делать?

— Отправимся к Томпсонам, Ричард. — В ее глазах вспыхнули искры, которым Ричард не обрадовался.

— Но ведь они все будут… заняты.

— Именно. — Она снова округлила глаза, и к искоркам добавилось лукавое выражение. — Как поживают твои поры, Ричард?

Перед глазами Ричарда вспыхнула картинка, где он, судорожно цепляясь за поручень, летит вниз вместе с вагончиком карусели. Костяшки его побелели от напряжения.

Глава восемнадцатая

Мари, мурлыкая себе под нос, стирала пыль с охотничьих наград, стоящих в прихожей, на серванте — громадном, резном, темном, почти черном — предмете мебели, которому вполне нашлось бы место в каком-нибудь фильме ужасов. Он очень напоминал самого судью: этакий судья в образе мебели. Темный, пугающий, несущий груз былых заслуг. Она еще раз, абсолютно без надобности, стряхнула с него пыль. Ей было невдомек, для чего старому судье нужно, чтобы она приходила так часто; непохоже, чтобы он тут гостей принимал. На самом деле, насколько она знала, единственными его посетителями были она сама и Боннивал, который и сейчас здесь отирался, кланяясь и пресмыкаясь перед старым тираном.

Обычно человек в должности Боннивала отчитывался только перед мэром, но, поскольку мэр сохранял трезвость не более десяти минут в день, да и то, когда просыпался, что случалось ближе к полудню, ему трудно было добиться уважения. Он являлся марионеткой, посаженной в кресло судьей в результате фальшивых выборов, и именно судья управлял городом. Это знали и Боннивал, и Мари, и Бруно. Всем в Вошеле это было известно. Но в последнее время судья перестал шататься по «своему» городу и заперся в особняке, находясь целыми днями в кабинете, за полуприкрытыми жалюзи. Он сидел там, накрыв колени покрывалом, и поглядывал в щель между пластинами штор, словно кого-то ждал. Она могла узнать страх, когда видела его, и, несмотря на сумрак в кабинете, именно его она разглядела на лице некогда уверенного в себе, грозного судьи Граншо.

Стоило ли ей посочувствовать ему? Она и сочувствовала, самую капельку; пусть он и был ворчливым старикашкой с мерзким характером, но Мари чувствовала в нем какую-то уязвимость, незаметную другим.

— Мари! — рявкнул судья из кабинета. — Прекрати этот чертов шум, мы тут свои мысли не слышим!