Смерть и круассаны

После того, что он наблюдал сегодня в Туре, становилось очевидно, во-первых, что Валери д’Орсе не нужна его защита, даже наоборот. А все незаконное или опасное — проникновение в номер возможных наемников мафии он счел одновременно и незаконным, и опасным — подавалось как источник острых ощущений, очередное приключение, безо всякого намека на секс, если, конечно, он ничего не упустил, что было более чем вероятно. У него была возможность просто остаться в стороне, но он ею не воспользовался. А сейчас просто не понимал своей роли, вот и все. Как, впрочем, и роли Валери, которую на данный момент можно было рассматривать сквозь призму двухмерного стереотипа о роковых женщинах. А это превращало его самого в Богарта, Берта Ланкастера или — в случае с «Двойной страховкой» — во Фреда Макмюррея[72], что, безусловно, ему очень нравилось.

— Мы оба прогнили, — произнесла Барбара Стэнвик[73].

— Только ты — чуть больше, — ответил Макмюррей.

«Ага, — подумал Ричард, скривив губы как Богарт, — я просто очередной доверчивый баран, которым помыкает ловкая пастушка на каблуках, сдавшая свою честность в багаж вместе с соболями, купленными ей предыдущим облапошенным ею простаком».

Он одернул себя. Сюжетец вышел отличный, но это был не фильм. Старик все еще (вероятно) не нашелся, его собственная курица была убита, в кухонном ящике лежал пистолет, а Мартин действительно цеплял зажимы для бумаг на соски. И какое отношение ко всему этому имела честность? Он ведь еще несколько месяцев назад решил, что честность как идея, как понятие и, само собой, как основа супружества слишком уж переоценена. Это же медвежий капкан, тонкий ледок на ступеньках крыльца. И почему вдруг ему захотелось честности от Валери? Были времена, когда он мечтал об обратном со стороны Клер, те, когда она стала чересчур уж честной и откровенной.

Но это пришло из другой истории, даже из другой жизни, а вот где начиналась и заканчивалась нечестность Валери? Она таскала его за собой, разыскивая старика, от которого, по его подозрениям, сама же могла и избавиться. Могла бы тогда уничтожить улики. И, может быть, это она прикончила бедную Аву Гарднер? Вероятно, и пистолет принадлежал ей, а она просто сделала вид, что нашла его у Риззоли? Кровавый отпечаток она тоже могла оставить.

— О чем думаешь, Ричард?

У него чуть душа не ушла в пятки. Валери стояла в дверях гостиной, ее тень растянулась на стене, и свет от экрана ложился на ее лицо под странным углом, вполне в стиле нуар.

— Как ты вошла? Я запер все двери…

Она потрясла у него перед носом своим набором отмычек и прислонилась к дверному косяку.

— Наблюдаю за тобой вот уже несколько минут. Что за проблемы у тебя с губой?

Ричард поднялся и пошел на кухню.

— Я размышлял о честности.

— Серьезно? — Она зашла в гостиную, чтобы посмотреть, что идет по телевизору. — Думаю, честность бывает весьма опасной, иногда даже опаснее нечестности.

Он поставил чайник. Классический простофиля из черно-белого фильма уже достал бы бурбон. Ричард помнил об этом, но, будучи англичанином до мозга костей, чувствовал необходимость поставить чайник на огонь, даже если не собирался пить чай.

— Твоя жена уехала?

— Да.

— Я беспокоилась.

— Правда?

— Да. Запертые двери и опущенные жалюзи могли означать две вещи. Первая — ты в опасности, вторая — вы с женой занимаетесь любовью и не хотите, чтобы вас беспокоили.

Припомнить, когда с ним случалось что первое, что второе, Ричарду не удалось.

— И ты решила поставить на первый вариант?

— Он был каким-то более вероятным.

— Спасибо.

— Ты из-за этого задумался о честности, из-за приезда твоей жены?

Она элегантно вплыла в комнату.

— Наверное.

— Она была слишком честной или чересчур нечестной?

— Честной, полагаю.

Как бы ему хотелось, чтобы чайник поспешил.

— Она рассказала тебе о своих любовниках?

— Я сам был виноват.

— Ты хотел об этом узнать?

— О том, что у нее появились любовники? Я был сам виноват в этом.

— Не понимаю.

— Я — тоже, если честно. — Он замолк. — И снова это слово.

— Если не хочешь, не рассказывай.

Она придвинулась к нему, ясно давая понять, что это все же придется сделать. До того момента он вообще не собирался никого в это посвящать, но в привлекательной женщине, придвигающейся к тебе в полумраке, есть что-то особенное, тем более если знаешь, что один быстрый удар ботинком — и она сломает тебе шею, отчего мужчине хочется исповедаться. Кроме того, Фред Макмюррей задел его за живое, и сейчас он сам чувствовал себя отвергнутым, опустошенным героем.

— Наш брак уже давно превратился в рутину, — начал он. — Хочешь чаю?

— Нет, спасибо.