Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

Он был одинок, страшно одинок; в его сознании брезжила лишь одна мысль: вокруг пустота, он совсем один… Это было непереносимо. Одинокая точка, которая была Маркэндом, влекомая силой притяжения, понеслась, как метеор… к убийцам, убившим Джона Берна, к насильникам, похотливо столпившимся вокруг Джейн.

— Отчего я говорил с этим человеком языком, которым говорите вы?

«Оттого, что мы живы и ты тоже хочешь жить».

— Нет.

«Ты хочешь жить».

— Нет!

«Ты хочешь жить».

— Разве нет иной жизни?

«Отчего же нет? Попробуй-ка поищи. Не очень-то вы ее нашли».

— Берн и Джейн…

«Умерли. А ты хочешь жить. Мы — насильники и убийцы, — мы живы».

— И больше нет никого?

«Больше нет никого».

Маркэнд вскочил: он вдруг почувствовал себя сильным. Он вскрыл ножом банку солонины, жадно проглотил ее содержимое и снова опустился у печки.

— Да, конечно, я хочу жить, — громко сказал он. — Но что-то должно умереть.

Он видел комнату, дымчатый нимб вокруг фонаря. За окном расстилалась долина, высилась гора в безмолвии зимы. Он чувствовал свою близость к засыпанным снегом домам, к утесам, торчавшим над соснами; ему принадлежали звезды, мерцавшие сквозь снег. В комнате рядом спал старик, он слышал его дыхание; старик тоже был близок ему… Пусть старик узнает. Поговорить с ним об этом, об откровении, забрезжившем в ночи, — и все станет проще… Маркэнд вскочил на ноги, схватил фонарь, бросился к двери; дверь подалась.

— Вставайте! Я должен вам рассказать…

Старик был не один. Маленькую комнатку почти целиком заполняла огромная кровать, окно было затворено, воздух спертый и холодный; на подушке рядом с головой старика лежала светловолосая голова девушки. Она проснулась первой и повернула к Маркэнду лицо. Потом старик тоже раскрыл свои красные глаза на свет фонаря.

— Слушайте! — крикнул Маркэнд; он торопился, боясь, что откровение исчезнет. — То, что я должен сказать вам, очень важно. Не гоните девушку: пусть она тоже слушает… Я — насильник и убийца. И вы — тоже. И это дитя — тоже. Мы все насильники и убийцы. Но это ничего не значит. Вот что я хочу вам сказать. Можете теперь жить спокойно и счастливо. Можете не чувствовать за собой вины. Можете не молить бога о прощении грехов. Мы насилуем и убиваем. Это так. Но мы сами — во всем, мы все — одно, вот почему это ничего не значит.

Старик хотел сбросить одеяло, но девушка остановила его, положив ему руку на плечо (тогда Маркэнд понял, что она — жена его).

— Вы не понимаете, — сказал Маркэнд, — но вы должны понять. Когда мы будем знать, что убийцы — мы сами и убитые — мы сами, тогда изнасилованная красота возвратится и убитая истина возвратится…

Девочка-жена выскользнула из постели и подошла совсем близко к Маркэнду. На ней была одна домотканая сорочка. Ей было лет пятнадцать; волосы тяжелыми светлыми косами падали на ее худые плечи.

— Вот я, — сказал Маркэнд. — Я ушел из дому. О, очень давно! Я повсюду сеял горе, я дышал горем. Моя жена умерла… нет, она жива, это мой сын умер… Тони. И Стэн тоже умер. И Тед: она убила себя, потому что я не мог дать ей то, чего она хотела. А теперь вот убили Берна, и Джейн изнасиловали и убили. Я хотел тоже умереть. Но сейчас я понял…

Девушка, стоя совсем рядом с ним, протянула руку, чтобы взять фонарь.

— …умирать вовсе не нужно. Я сам — насильник и убийца. И те, кого я уничтожил, — тоже я сам. Вот в чем истина. Мы все — одно. То, что мы причиняем друг другу, мы причиняем самим себе. Поэтому можно жить.

Она взяла у него фонарь и свободной рукой втащила Маркэнда в комнату, подальше от двери. Она высоко подняла фонарь и посмотрела на него.

— Вы устали, — сказала она. — Ой, да вы весь в крови! Сядьте-ка на кровать.

Девушка поставила фонарь на пол и вышла из комнаты; потом вернулась с тазом воды и полотенцем. Она расстегнула Маркэнду пуговицы и стянула с него рубашку. Он молча помогал ей.

Грудь и живот Маркэнда были покрыты запекшейся кровью. Он сидел голый на краю высокой кровати, и она спокойно обмывала его раны. Старик лежал под одеялом и смотрел на них.

— Ну, по-моему, ничего опасного, — сказала она и вытащила из комода ночную сорочку из домотканого полотна.

Маркэнд все еще не произнес ни слова, изумленно глядя на эту женщину-ребенка, как будто ее поведение просто и безыскусно говорило о том, что ему так мучительно хотелось высказать.

Она помогла ему надеть сорочку, слишком тесную для него.

— Уж очень он измучен, — проговорила она, не поворачиваясь к мужу. Нельзя, чтоб он там спал, на холодном полу. Придется ему лечь с нами.

Старик кивнул.

— Гаси огонь, — сказал он сонным голосом и пальцем указал Маркэнду на постель рядом с собой. Девушка в темноте взобралась на кровать и улеглась по другую сторону своего мужа.

Маркэнд лежал на спине с открытыми глазами; рядом он чувствовал длинное высохшее тело старика, а за ним — свежее тело ребенка. От темноты и дыхания воздух в комнате был густой и тяжелый.