Смерть и солнце

С тех пор, как лорда Сервелльда Дарнторна объявили государственным преступником, жизнь его наследника переменилась раз и навсегда. При каждой встрече с ним на лицах лордов из имперской партии мелькало выражение такой брезгливости, как будто они не смотрели на наследника Дарнторнов, а случайно обнаружили в своей тарелке паука. Обычно это длилось менее секунды, и сторонний наблюдатель, вероятно, просто не заметил бы столь мимолетную гримасу. А если бы даже и заметил, то наверняка не обратил бы на нее внимания. Совсем другое дело - Льюберт. Дарнторн видел этот холод в чужих взглядах с того дня, как наблюдал за казнью заговорщиков на площади. Все эти люди предпочли бы видеть его отца мертвым, и помилование от Императора восприняли со сдержанным неодобрением. Сын лорда Сервелльда отлично знал, что собиравшиеся во дворце аристокаты говорят о заговорщиках, когда считают, что он их не слышит. Иногда ему хотелось крикнуть этим людям, поливавшим его отца грязью, что они не стоят даже его ногтя. Но отец желал, чтобы он оставался при дворе, а это означало - никогда не давать воли собственным чувствам. Ему довольно ясно дали понять, что именно от него требуется. Всякий раз, когда лорд Бейнор посчитает нужным взять его с собой во дворец, Льюберт должен был притворяться глухим и слепым - если, конечно, он не хочет подвести отца и всю свою семью.

После нескольких лет подобной жизни Льюберт был способен посчитать за оскорбление даже вполне невинный взгляд, случайно показавшийся ему неодобрительным. В его сознании любая незначительная мелочь разрасталась до огромных, заслонявших горизонт размеров, и казалась нестерпимой, как плевок в лицо.

И вот после истории с "убийством" Бешеного принца все перевернулось, как по волшебству. Теперь даже самые упорные недруги его семьи относились к Льюберту вполне доброжелательно, но главное - Льюс видел, что теперь при встрече с ним никто больше не думает: "Вот идет сын предателя". Впервые в жизни Льюберт ощутил себя не отщепенцем, а своим среди своих, и какое-то время он был почти счастлив.

А потом вдруг оказалось, что эту радость всегда будет отравлять воспоминание о том, как "Горностаи" жгли походный лазарет. И о растерянном лице "дан-Энрикса".

Ты же не трус, Дарнторн!..

Если учесть, что к этим мыслям прибавлялся вечный страх разоблачения, то эта ситуация чем дальше, тем сильнее начинала походить на затянувшийся кошмар. Время от времени ему казалось, что, будь у него возможность перенестись в тот момент, когда он только прибыл в лагерь под Сокатой и беседовал с мессером Иремом, он бы поступил совсем иначе. А мгновение спустя Дарнторну уже становилось стыдно за такие мысли, потому что ими он как будто предавал отца.

И все-таки - он должен как-нибудь избавиться от этих колебаний и сомнений, разъедавших его изнутри. Иначе долго ему этого не выдержать.

"Это не жизнь, - подумал он с тоскливым отвращением. - Лучше бы меня вообще убили. Почему бы нет?.. Все бы только порадовались. И Пастух, и император, и даже мой дядюшка, будь он неладен. Он бы тогда прибрал к рукам Торнхэл". Льюберт сам чувствовал, что предается совершенно не достойной жалости к себе. Но ему было наплевать.

От мрачных мыслей Дарнторна отвлек негромкий голос орденского ведуна, мэтра Викара, который неизвестно когда успел подойти к нему и, кажется, все это время стоял рядом.

- Сэр Ирем объяснил, что ты побудешь у меня, пока они беседует с мессером Альверином, - сказал ворлок. - Честно говоря, я шел сюда затем, чтобы предложить тебе горячего оремиса, чтобы согреться и немного скрасить ожидание. Но, кажется, тебе сейчас не до того. Тебя что-нибудь беспокоит? Может, я могу помочь?..

Льюберт вздрогнул - не от неожиданности, а скорее, от пугающего смысла самого вопроса.

Мэтр Викар был чуть ли не единственным в лагере человеком, кто до сих пор обращался к Льюберту на "ты". В той прежней жизни, когда он еще учился в Академии, это, скорее всего, раздражало бы Дарнторна. Тогда он хотел, чтобы его считали взрослым. А сейчас ему приятно было чувствовать, что хоть кто-то из окружающих видит в нем не наследника семейства Дарнторнов, а самого обычного мальчишку, и не ждет от него больше, чем он может.

При мысли о том, что ворлок может знать, что именно его тревожит, Льюберта мгновенно окатило почти суеверным ужасом. Пришлось напомнить самому себе, что у любого человека, который беседует с ворлоком, обыкновенно создается впечатление, что тот читает его мысли. Но на самом деле это далеко не так. И уж мэтр Викар наверняка не стал бы просто так испытывать на нем свои способности.

В отличие от большинства ворлоков, у орденского ведуна были самые обыкновенные темно-серые глаза. У других магов его гильдии они чаще всего бывали либо очень темными, похожими на черные бездонные колодцы, либо же, наоборот, почти прозрачными. И в любом случае - не вполне человеческими. А Викар по виду был мужчина как мужчина. Правда, изможденный и худой, как и его коллеги.