Смерть и вечность. Обобщение новейших знаний

К тому же необходимо признать, что окончательных описаний смерти мы всё же не знаем. Посмертный «опыт», с которым нам удается ознакомиться, всегда обрывается. Что дальше – неизвестно.

Серьезные исследователи, и не только из среды более строгого в этих вопросах богословия, склоняются к заключению, что к описываемой «модели» умирания необходимо относиться с осторожностью. Следует избегать обобщений там, где они не напрашиваются сами собой.

О. Серафим (Роуз), который нам в этой главе служит гидом, предупреждает:

«Переживания умирающих, как они описаны в этой и других изданных книгах, часто столь разнятся друг с другом в деталях, что попытка включить все их в одну модель представляется в лучшем случае преждевременной. Модель д-ра Муди местами кажется искусственной и надуманной, хотя, конечно, не снижает ценности приводимых им фактических свидетельств».[33]

О каких различиях мы говорим? Для кого-то черный туннель заменяет «полированная дверь», а после нее – серый туман, расступающийся в яркое пространство, с садами, с великолепными сооружениями… Всё это лишь нюансы, которые, если опираться на взгляды современных физиологов и специалистов по мозгу, скорее соответствуют различным переживаниям разными людьми одних и тех же эмоций. Иначе говоря, мозг как бы производит картинки, но с некоторыми модификациями. Суть же остается неизменной. И для нас важно подчеркнуть: суть не меняется. Эмоции, переживания одинаковы у всех. Отличается лишь характер этих переживаний.

По-разному люди описывают «границу», нечто похожее на нее, которая окончательно разделяет миры – наш и тот. Это могут быть ворота, ограда, стена, край участка земли или поля, берег наподобие морского и так далее. Всё разное. Хотя, опять же, для всех «очевидцев», ясно одно – переход через эту «границу» необратим, из-за нее нет возврата.

Можно было бы свести все эти аллегорические нюансы к чисто лингвистической проблеме. Люди описывают пережитое языком, который нам понятен. И не удивительно, что они стараются вкладывать в свои слова смысл, имеющий для всех одинаковое значение. Даже отсюда – из стереотипности языка, а это одна из его ипостасей, ввиду общей лексической основы, – могут возникать схожие ассоциации в красках и образах. Тема тоже чрезвычайно важная, и рассматривать ее следует в другом ключе. Важно понимать, что язык принадлежит нашему посюстороннему миру. И нетрудно предположить, что для языка могут стать непосильными смыслы, образы, реалии мира потустороннего. А как следствие – разноголосые «переводы», которые до нас доходят через «очевидцев», с языка потустороннего на наш всеобщий. Но языку придется посвятить ниже отдельную главу.

Критическое богословие, с мнением которого нам тоже придется считаться, и особенно православное, ставит этот вопрос куда более жестко, сразу отметая все кривотолки и спекуляции. О. Серафим (Роуз) говорит об этом так:

«"Небо" и "ад", увиденные в этих состояниях, являются только частью (или явлениями) воздушного царства духов, ничего общего не имеют с небом или адом христианского учения, которые являются вечной обителью людских душ (и их воскресших тел), а также нематериальных духов. Люди в состоянии "вне тела" не имеют возможности попасть на настоящее небо или в ад, которые открываются душам только по явной воле Божией. Если же некоторые христиане во время "смерти" почти сразу же видят "небесный град" с "жемчужными вратами" и "Ангелов", то это лишь указывает на то, что увиденное в воздушном царстве зависит в какой-то мере от их собственного прошлого опыта ожиданий, подобно тому, как умирающие индусы видят свои индуистские храмы и "богов"».[34]