Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)

– Да, совпадение удивительное, с этим я согласен, – сказал он, стараясь говорить беззаботно и бодро, – но, конечно, мы… – И вдруг он замолк, точно пораженный молнией. Дарнуэй быстро повернул голову в его сторону, когда он заговорил, высоко вздернул левую бровь, – и на Пейна глянуло лицо с портрета. Сходство было поистине ужасающее. Все прочие тоже заметили его; у всех был такой вид, словно перед ними на мгновение вспыхнул ослепительный свет. Старик-дворецкий глухо застонал.

– Ох, как нехорошо, – пробормотал он хрипло, – тут творятся ужасные вещи!

– Да, – тихо сказал священник, – творятся ужасные вещи. И имя самой ужасной из них – абсурд.

– Что вы сказали? – спросил Дарнуэй, все еще глядя на него.

– Я сказал – абсурд, – ответил священник. – Я до сих пор молчал, потому что все, что здесь происходило, меня не касалось. Я был тут по соседству по делам, и мисс Дарнуэй пригласила меня к себе в замок. Но раз вы обращаетесь за советом непосредственно ко мне, то мне нетрудно будет вам ответить. Разумеется, никакая роковая судьба рода Дарнуэй не может вам воспрепятствовать жениться на любой девушке, на которой вам заблагорассудится жениться. Ни одного человека на свете рок не может вовлечь ни в какой заслуживающий прощения грех, не говоря уже о таких преступлениях, как самоубийство и убийство. Никто не может заставить вас совершить преступление помимо вашей воли только потому, что ваша фамилия Дарнуэй, точно так же как меня потому, что моя фамилия – Браун. «Рок Браунов», – прибавил он мечтательно, – звучит даже лучше.

– И это говорите вы! – в недоумении воскликнул австралиец.

– Да, именно я. И именно так я советую вам относиться ко всему, что тут происходит, – весело сказал священник. – Что стало с великим искусством – фотографией? Как обстоят дела с вашим аппаратом? Я знаю, в вашем замке довольно темно, но верхний этаж с его широкими сводами можно приспособить под первоклассное фотографическое ателье. Несколько рабочих сделают вам там стеклянную крышу за два-три дня.

– Знаете, – вмешался Мартин Вуд, – мне казалось, что именно вы не захотите портить вид этих изумительных готических сводов. Ведь это лучшее, что создала ваша религия за все время своего существования. Я думал, что вы должны питать склонность к этому стилю. Откуда у вас такое пристрастие к фотографии?

– У меня пристрастие к солнечному свету, – ответил патер Браун, – а у фотографии есть то достоинство, что она немыслима без солнечного света. И если вы не понимаете, что я готов разнести вдребезги все готические своды мира ради одного человеческого рассудка, то вы вообще меня не понимаете.

Австралиец вскочил на ноги, точно его воскресили.

– Вот это дело, честное слово! – воскликнул он. – Право, не ожидал я этого от вас! И вот что, ваше преподобие: я вам докажу, что у меня еще есть мужество!

Старик-дворецкий все еще не сводил с него испуганного и внимательного взора, словно в вызывающем поведении молодого человека было нечто сверхъестественное.

– Что вы намерены делать? – воскликнул он вдруг.

– Я намерен сфотографировать портрет, – ответил Дарнуэй.

Только через неделю разразилась катастрофа. Подобно грозовой туче заволокла она солнце разума, к которому тщетно призывал своих собеседников священник, и погрузила древний замок и всех его обитателей в роковой мрак рода Дарнуэй.

Оборудовать ателье было нетрудно. Пустое, пронизанное солнечными лучами, внутри оно было похоже на любое другое фотографическое ателье. Но у человека, попадавшего в него из сумрачных покоев нижнего этажа, создавалось впечатление, будто он сразу перешел из темного прошлого даже не в настоящее, а в пустое и яркое будущее.

По предложению Вуда, хорошо знавшего замок, небольшая комната на верхнем этаже была превращена в лабораторию, где Дарнуэй прятался от дневного света, чтобы при свете красной лампочки заниматься приготовлениями к съемке. Вуд, смеясь, говорил, что красная лампочка примирила его с совершенным вандализмом, ибо погруженная в багровый сумрак комната была не менее романтична, чем пещера алхимика.

И вот настал день съемки. Дарнуэй встал с первыми лучами солнца и перенес портрет из библиотеки в ателье по единственной винтовой лестнице, соединявшей верхний и нижний этажи. Там он поставил его на мольберт прямо перед окном и установил напротив него свой треножник. Он постоянно говорил, что пошлет фотографию некоему антиквару, расспрашивавшему его о древностях замка Дарнуэй; но все понимали, что это только отговорка, за которой кроются значительно более глубокие мотивы. То была настоящая бескровная дуэль – если не между Дарнуэем и демоническим портретом, то между Дарнуэем и его собственными сомнениями. Он хотел столкнуть лицом к лицу трезвую правду фотографического аппарата с колдовскими чарами этой странной картины. Он хотел посмотреть, не рассеют ли солнечные лучи нового искусства мрачные тени старого.