Смерть империи

Тем не менее, мы уже стали замечать новую фразеологию в Горбачевских высказываниях о советской политике в области безопасности. В начале октября во время поездки во Францию (многие воспринимали ее как разминку перед встречей с Рейганом в ноябре) Горбачев заговорил о «разумной достаточности» как о приемлемой основе для определения численности вооруженных сил и отказался рассматривать идеологические различия как существенный фактор в международной политике. Подобные заявления вызывали живой интерес, однако звучали для нас чересчур таинственно, чтобы распознать, что в точности они означают на практике.

Заявление Горбачева о том, что Советский Союз готов заключить соглашение о сокращении ракет средней дальности, не требуя одновременно подписать соглашения по стратегическим вооружениям и космическим системам обороны, привлекло больше внимания. Соединенные Штаты со своими союзниками давно чувствовали, что эти сложные переговоры по комплексу проблем вряд ли приведут к успеху, если Советский Союз будет продолжать настаивать на принципе: все или ничего. Заявление Горбачева в Париже вселило в нас надежду, что советская позиция меняется к лучшему.

К общему языку

И у Рейгана и у Горбачева были основания ощущать удовлетворение саммитом в Женеве. Хотя до общих позиций еще было весьма далеко, оба лидера начали находить общий язык, основанный на понимании того, что разумной альтернативы миру нет и что мира достичь можно только обратившись к решению проблем. На первый взгляд, это самоочевидно и не требует доказательств. На деле, это было не так — принимая во внимание историю наших отношений и тот идеологический обоз₁ который тащился по истории вслед за ними.

До женевской встречи советские участники переговоров настаивали, чтобы во всяком совместном заявлении приверженность миру выражалась как приверженность «мирному сосуществованию». Многие, так сказать, со стороны не находили тут никаких возражений. Кто мог противиться «мирному сосуществованию»?

На деле, в этом термине крылась идеологическая ловушка, ибо в советских словарях «мирное сосуществование» трактовалось как «классовая борьба в международном плане с использованием всех средств за исключением войны». Другими словами, мирное сосуществование означало холодную войну, а не мир. Западу, выходило, следовало безропотно принимать холодную войну, развязанную с Востока, не отвечая на нее ничем подобным.

Это была не единственная сложность. Советские официальные лица обычно добавляли: «государств с различным общественным строем». Иными словами, «мирное сосуществование» не затрагивало отношения между странами с одинаковым общественным строем. «Доктрина Брежнева» строилась на том, что у «социалистических» стран имелись право и долг вмешиваться в дела других «социалистических» стран при возникновении угрозы «социализму», как в Венгрии в 1956–ом, в Чехословакии в 1968–ом, в Афганистане в 1979–ом.

В начале 70–ых, в самый пик периода саммитов, Никсон и Киссинджер согласились с такой терминологией в совместных документах, несмотря на возражения со стороны специалистов по Советскому Союзу, подобных мне. И Никсон и Киссинджер, похоже, верили, что эти слова не содержат никакого смысла и, поскольку население Америки выказывало равнодушие, их как дешевую кость можно кинуть тупице вроде Брежнева, которого, если обойтись с ним ласково, можно уговорить облегчить нам выход из Вьетнама. К сожалению, данная терминология имела смысл для советского руководства и наше приятие ее стало одним из факторов (наряду с рядом других, более важных), убедивших Брежнева и его закадычных друзей, что они могут использовать военную силу, безнаказанно вмешиваясь в конфликты третьего мира.

Рейган относился к идеологии серьезнее, чем Никсон, и решительно избегал слов, которые для разных людей могли означать разное. Советские пропагандисты обвиняли его в «разжигании войны», и он стремился засвидетельствовать свою приверженность миру. Ему все же хотелось в недвусмысленном, лишенном идеологических отзвуков заявлении выразить мысль, уже использованную в ряде выступлений: «В ядерной войне невозможно победить, и она ни в коем случае не должна вестись».

Я сомневался, что в Женеве СССР согласится на какую–либо простую формулировку. Отвергни они ее — и мы были готовы вообще не делать никаких заявлений. Однако, нажав поначалу в сторону привычного «мирного сосуществования», советские участники переговоров проконсультировались с Горбачевым и затем дословно приняли прямое заявление Рейгана о тем, что в ядерной войне невозможно победить и что она ни в коем случае не должна вестись. Это был существенный сдвиг в советской политике.