Смерть империи

С переходом весны в лето в московских телепередачах, ток–шоу стали время от времени принимать участие гости из Западной Европы и Америки, например Фолькер Рюхе, лидер партии канцлера Коля в западногерманском бундестаге, и другие видные немецкие политики. Советские граждане получили теперь прямой доступ к западным взглядам и мнениям безо всяких хлопот, как бы обмануть глушилки. Среди прочего им стало ясно одно: у Запада есть весьма основательные причины беспокоиться по поводу советской политики.

————

К середине 1987 года Горбачев вынудил упрямившийся Центральный Комитет партии даровать формальное одобрение политической реформе. Рейкьявик и «Год Шпиона» ушли в прошлое. Москва обратила взгляд вперед, к осени и зиме политических перемен, и Вашингтон сохранял надежду на саммит, который позволит избавиться от ядерных ракет средней дальости. Впрочем, планы Горбачева в отношении внутренних реформ все еще оставались неясными. Несмотря на этнические беспорядки в Алма-Ате в декабре 1986 года, политическая элита Москвы, похоже, не замечала своенравия национальных меньшинств.

На деле, столица была поглощена спорами о том, нужно ли менять политическую систему. Многие руководящие работники Коммунистической партии уделяли перестройке внимание поверхностное, противясь в то же время попыткам внедрить конкретные новшества. Споры по поводу направленности перестройки и скорости перемен вскоре внесут раскол в команду, созданную Горбачевым двумя годами раньше.

V Роковой разрыв

Разговоры о том, что мы разделены, это не что иное как пустые слова и болтовня зарубежных радиостанций.

Они хотят настроить нас друг против друга: Горбачева против Лигачева, Яковлева против Лигачева и тому подобное.

Михаил Горбачев, 21 октября 1987 г.

Нет у нас никаких фракций, реформаторов или консерваторов, но некоторым людям очень бы хотелось, чтоб такие фракции были.

Егор Лигачев, 1 июля 1988 г.

Мое первое открытое столкновение с Яковлевым произошло осенью 1987 года.

Егор Лигачев, 1991 г.

К лету 1987 года Горбачев добился от Центрального Комитета одобрения общего замысла политических перемен, которые, как предполагалось, создадут условия для реформирования экономики. Многие детали были неясны, но новый лозунг «демократизации», похоже, использовался уже не просто для отвода глаз, как в прошлом. Если бы удалось, как намечалось, провести подлинные выборы с соперничающими кандидатами и тайным голосованием, дать начало процессу, когда политические взгляды и цели отстаиваются в ходе открытых дебатов, то можно было бы добиться перемен.

В июле, приехав в Вашингтон на свои первые — в качестве посла — консультации, я доложил, что Горбачев наталкивается на сильное сопротивление, но, по–видимому, всякий разберет верх. На мой взгляд, не было никаких признаков, что его положение руководителя под угрозой, но следовало иметь в виду, что ему будет трудно претворять перестройку в жизнь. Тем не менее, я полагал, что Горбачев одержит победу в формальных баталиях по поводу политики, начнет подгонять по месту правовой каркас реформ и постепенно избавится от наиболее упрямых старых чинуш. Однако я не советовал возлагать радужные надежды на то, что реформы Горбачева улучшат экономику. Население выказывало нетерпение, и я предвидел серьезные трудности в ближайшие три–пять лет.

«Справа» «налево»

Егор Лигачев, Горбачевский номер два в Коммунистической партии, вскоре сделался немезидой реформ в глазах советских интеллектуалов, торопивших скорые перемены. Нашлись критики, обвинившие его в неосталинизме.

Это было неверно, Лигачев никогда не был сталинистом в том смысле, что желал бы возврата к временам террора. От репрессий пострадала его собственная семья. Его тесть, генерал в штабе Михаила Тухачевского, был вкупе со многими уничтожен предшественником КГБ в 1937 году, и в начале своей карьеры сам Лигачев носил клеймо женатого на дочери «репрессированного».

Лигачев не сталинист, в определенном смысле он был даже реформатором: стремился добиться большей отдачи от экономики и избавить партию от коррупции, разросшейся во времена Брежнева, будто раковая опухоль. Он хотел иметь более эффективный пропагандистский аппарат для поддержки тех перемен, какие сам одобрял.

Лигачев, однако, верил, что действенную реформу может осуществить только Коммунистическая партия. Он приветствовал меры, в результате которых партия делалась более умелой и честной, но противился всему, что умалило бы власть партии над обществом и ее авторитет. Он настаивал, чтобы пресса придерживалась политики партии и избегала выставлять на всеобщее обозрение постыдные эпизоды прошлого.