Смерть империи. Американский посол о распаде СССР

Изучив отношение различных республик к проекту союзного договора, я пришел к выводу, что лишь среднеазиатские республики и Белоруссия поддержат нечто похожее на опубликованный проект, да и то станут настаивать на поправках, дающих им больше прав в управлении внешней политикой, внешнеэкономическими связями и природными ресурсами. Россия, Украина и Азербайджан выступали за свободную федерацию, и первые две вступят в нее только после принятия новых конституций. Тот строй рассуждений, который я услышал летом от Руслана Хасбулатова, похоже, распространялся очень быстро. Армения с Грузией стремились уже к полной независимости, после чего могли бы пойти на установление кое-каких свободных федеральных связей, к тому же склонялась и Молдавия, хотя ей приходилось учитывать растущую внутреннюю оппозицию. Три прибалтийских государства не желали даже делать вид, будто участвуют в обсуждении нового союзного договора.

Для многих республик решающее значение имел диалог Горбачева с Ельциным. Пока он не был завершен, большинство республик станут тянуть время и избегать окончательных решений. Трения между двумя руководителями нашли выход в подходе к существу переговоров. Горбачевская сторона силилась оказать ощутимое воздействие на Ельцина, предлагая автономным республикам, большинство из которых находились в России, статус «субъектов» в новом союзе, где им во многих отношениях будут предоставлены те же права, как России и другим союзным республикам. Между тем, эта идея была совершенно неприемлема для союзных республик, и выдвижение ее оказалось недальновидным. Горбачев уже проигрывал гонку со временем для заключения федерального союза на добровольной основе. Его попытка применить к России тактику «разделяй и властвуй» привела к потере времени, чего он не мог себе позволить.

* * *

На 20 декабря 1990 года был назначен доклад министра иностранных дел СССР Четвертому Съезду народных депутатов. И вдруг, поднявшись на трибуну, Шеварднадзе торжественно возвестил, что произнесет, «вероятно, самую короткую и самую трудную из речей» в своей жизни. Он бегло коснулся затронутых – и, по его оценке, оскорбительных и провокационных – вопросов, касавшихся советской политики в отношении Ирака и якобы имевшихся «планов» отправки советских войск к Персидскому заливу. Далее Шеварднадзе пожаловался на отсутствие поддержки в верхах, дав понять, что председатель парламента Лукьянов особенно старается подорвать его позиции. И после этого он бросил свою бомбу:

«Демократы, скажу без околичностей. Товарищи демократы… вы удрали. Реформаторы разбежались по кустам. Идет диктатура – заявляю об этом с полной ответственностью. Никто не знает, что это будет за диктатура, и кто придет, или что это будет за режим.

Хочу сделать следующее заявление; я ухожу в отставку… Пусть это будет мой вклад, если хотите, мой протест против начала диктатуры».

В то утро я находился в «городе науки» Дубне, примерно в двух часах езды от Москвы, и, когда вернулся в Спасо – Хауз, чтобы принять гостей к обеду, в дверях меня встретил этой новостью мой новый заместитель, Джеймс Коллинз.

Несмотря на мартовский намек Шеварднадзе, я был поражен. «Он сказал, что ушел в отставку ил и что уйдет?» – спросил я.

«Прозвучало как дело решенное. «Я ухожу в отставку» – точные его слова». Один из заместителей Шеварднадзе, Александр Белоногов, прибыл на обед, и мы забросали его вопросами. Он заявил, что не имел ни малейшего понятия об отставке до тех пор, пока сам не услышал речь. Я спросил, не считает ли он, что Шеварднадзе могут уговорить передумать. «Нет, если я знаю этого человека, – ответил он. – Он не захочет, чтобы это выглядело эффектной выходкой. Его честь поставлена на кон».

Разумеется. Для всякого, кто действительно знал Шеварднадзе, это был глупый вопрос.

Многие, впрочем, не очень хорошо знали Шеварднадзе. Когда днем съезд вновь собрался, я был там и слушал, как высокочтимые ораторы, в том числе историк Дмитрий Лихачев и редактор Сергей Залыгин, предлагали не принимать отставки и требовали, чтобы Шеварднадзе продолжал исполнять обязанности министра. Другие подвергли его нападкам. Виктор Алкснис, один из самых открытых противников Шеварднадзе (это он несколько дней назад сказал, что теперь, когда с Бакатиным разделались, пора приниматься за Шеварднадзе), с пеной у рта бормотал что-то неразборчивое, на грани бессвязности. Рой Медведев, который в 60-е и 70-е годы выдавал себя за диссидента, а ныне тяготел к консервативному крылу в Коммунистической партии, снисходительно говорил о сверхчувствительном грузине, неспособном вынести критику. Собравшиеся, однако, ждали, что скажет Горбачев. Во время утренней сессии на лице его ясно виделось удивление и, похоже, гнев. Понадобилось несколько часов, прежде чем ему удалось собраться и высказаться.