Смерть инквизитора

— Например, недавно, когда мы разговаривали о преступлениях, он сказал мне: «Не заслуживает похвалы за доброту тот, кому не хватает сил быть злым».

— «Не заслуживает похвалы за доброту тот, кому не хватает сил быть злым» — так он и сказал?

— Именно так, — ответил я и про себя продолжил цитату: «Всякая другая доброта есть по большей части леность или немощь воли».

— Это похоже на один из тех афоризмов, что можно было прочесть когда-то на шоколадных обертках… «Не заслуживает похвалы за доброту тот, кому не хватает сил быть злым…» Но и афоризм, я бы сказал, идиотский: у кого хватает силы быть злым, тот злой человек. — И, поставив на место Франсуа де Ларошфуко, министр принялся искать в столь идиотском афоризме смысл применительно к занимавшему его, министра, случаю. — Может быть, он намекал на беднягу Микелоцци, ведь тот был действительно добрый человек… Но при чем тут это? Убили-то его не за доброту. Если все говорят, что он был добр, и я тоже это говорю — а мы с ним были дружны целых полвека, — то убийца хотел покончить с опасностью, которую представлял для него Микелоцци. Другого объяснения нет.

— Значит, вы больше не считаете, что он был убит случайно?

— Случайно? Как я могу так думать после второго убийства?

— Но если вы исключаете, что преступления совершены одним из вас…

— Здесь ведь не одни мы. Я полагаю, есть человек двадцать-тридцать, которые приезжают в гостиницу и уезжают. К тому же это люди самые незаметные: они находятся там, где им положено находиться, делают то, что им положено делать, и становятся почти что невидимками.

Я подумал о том, насколько обоснован страх повара.

— Но с чего бы какому-нибудь официанту, младшему повару, какой-нибудь урсулинке или «дочери Марии», из тех, что помогают подавать на стол, убивать Микелоцци, а потом Вольтрано?

— А вы никогда не слышали об убийствах по поручению, о наемных убийцах? Дорогой мой друг, все не так сложно, как кажется, и мы сами все усложняем. — Он снова потрепал меня по плечу, на сей раз с сочувствием. И удалился к кружку своих, чтобы сообщить им максиму Ларошфуко, которую я шутки ради приписал Скаламбри.

Я вошел в гостиницу как раз в тот момент, когда Скаламбри вышел из кабинета дона Гаэтано. Выглядел он довольным и про себя наслаждался знанием секрета, который, без сомнения, открыл ему дон Гаэтано. Он был в таком блаженном состоянии, что прошел со мною рядом, не заметив меня. Я направился к кабинету дона Гаэтано, постучал, отворил дверь.

Дон Гаэтано сидел за письменным столом. Сказав «Войдите», он поднял от бумаг глаза. Вернее, глаза и очки: потому что, когда он смотрел прямо перед собой, линия его взгляда шла поверх сидевших низко на носу очков, и казалось, что стекла смотрят отдельно, менее холодно и бесстрастно. Этот любопытный эффект возникал из-за цветных бликов от лампы, стоявшей на столе рядом — вазы из массивного стекла, какие в начале века доставлялись из Нанси и Вены, а теперь воспроизводятся повсюду, но обычно уродливо. Зеленые, желтые, синие и больше всего фиолетовые отблески света, перемещаясь, отражались в стеклах очков и как бы оживляли их, между тем как глаза дона Гаэтано были по-прежнему тусклы.