Смерть инквизитора

Высунувшись в окно, он тронул палкой плечо кучера и велел остановить. Жюлиус хотел выйти следом за ним.

— Нет, оставьте меня! Я услышал достаточно, чтобы знать, как себя вести. Остальное приберегите для романа. Что касается меня, то я сегодня же пишу гроссмейстеру Ордена и завтра же сажусь за научную статью для „Телеграфа“. Мы еще посмеемся.

— Что это? Вы хромаете? — воскликнул Жюлиус, с удивлением видя, что тот снова припадает на ногу.

— Да, вот уже несколько дней, как у меня возобновились боли.

— Ах, так вот оно что! — сказал Жюлиус и, не глядя на него, откинулся в угол кареты». (Андре Жид. Подземелья Ватикана [113].)

РЫЦАРЬ И СМЕРТЬ

Один старый датский епископ,

помнится, как-то сказал мне, что

к истине ведет много путей, в том

числе — бургундское.

Карен Бликсен,

Семь готических историй.

Отрываясь от бумаг, а еще лучше — прислоняя голову к краю высокой и жесткой спинки кресла, он ясно видел каждую ее подробность, каждый штрих, как будто взгляд его приобретал особенную остроту и прозорливость, и рисунок словно бы рождался заново, выполненный с такой же точностью и филигранностью, с какой гравировал его в году 1513-м Альбрехт Дюрер. Он купил эту гравюру много лет назад на аукционе, повинуясь внезапному неосознанному желанию обладать, которое порой охватывало его при виде картины, гравюры или книги. За нее пришлось бороться, и он почти возненавидел одного из претендентов, самого упорного, в итоге уступившего ее ему за сумму, которая была равна его двухмесячному жалованью и в момент уплаты повергла его в смятение. Тогда она казалась огромной не только по сравнению с его возможностями, однако ныне из-за головокружительной инфляции и того, что вещи Дюрера и других великих граверов многократно поднялись в цене, выглядела смехотворной. Он перевозил ее с собой из дома в дом, из кабинета в кабинет и неизменно вешал перед письменным столом. Но из всех, кто за столько лет входил в его кабинет, лишь один (изобретательный мошенник, бодро принявший свою участь — отправиться отсюда погостить несколько лет в не слишком гостеприимной темнице) задержался, чтобы на нее взглянуть и оценить — определить ее цену соответственно последним каталогам цюрихских и парижских торговцев.

Этот факт его обеспокоил; в порыве крохоборства, бережливости он решил забрать ее домой, о чем, однако, тут же позабыл. Он уже привык, что в долгие часы работы в кабинете она всегда перед глазами. «Рыцарь, смерть и дьявол». — Название было написано карандашом на обратной стороне картонной рамки по-немецки и по-французски: «Ritter, Tod und Teufel»; «Le chevalier, la mort et le diable». И — загадочное: «Христос? Савонарола?» Полагал ли задавшийся этими вопросами коллекционер или торговец, что Дюрер пожелал изобразить одного из них в образе рыцаря?

Ему случалось размышлять об этом, глядя на гравюру. Но сейчас, откинув голову на спинку кресла от усталости и боли, он думал, что сам факт ее покупки несет в себе определенный смысл. Смерть, а тот замок, наверху, недостижим.

После множества выкуренных за ночь сигарет боль, непрестанно мучившая его, сделалась менее плотной и тяжелой, распространилась вширь, как бы сменив окраску. Да, точно, виды боли, превращения ее, пожалуй, можно было бы обозначать цветами. Сейчас вот из лиловой она стала огненно-красной, пламенем, языки которого внезапно добирались до какой угодно точки его тела, чтобы остаться там или погаснуть.

Он машинально закурил опять. Но сигарета догорела бы в пепельнице, если бы вошедший Шеф по своему обыкновению не упрекнул его за то, что он столько курит, причиняет себе такой вред. Глупый порок, порок, приближающий смерть. Сам Шеф бросил курить не более полугода назад. Гордился он этим необычайно, соразмерно тем мучительным чувствам — зависти вкупе с обидой, — которые испытывал до сих пор при виде человека с сигаретой; причина была в том, что запах дыма раздражал его теперь до тошноты, и вместе с тем время, когда курил он сам, представлялось ему потерянным раем.

— Не чувствуете, что здесь нечем дышать? — осведомился Шеф. Зам взял сигарету из пепельницы, с наслаждением затянулся. Было и впрямь не продохнуть. Наполнявший комнату дым сгущался вокруг еще горячих лампочек, заволакивал полупрозрачной завесой окно, в котором брезжил утренний свет. Он затянулся снова.

— Я понимаю, — снисходительно проговорил Шеф, — вам не хватает силы воли, чтобы бросить совсем, но столь упорно, столь неистово добиваться именно такого конца… Мой шурин… — Шурина, заядлого курильщика, скончавшегося несколько месяцев назад, он поминал из деликатности, дабы не говорить впрямую о болезни, от которой явно собирался умереть Зам.

— Я знаю, мы были приятели… А вы-то уж, наверное, выбрали, от чего умрете? Поделитесь как-нибудь, вдруг убедите…