Смерть инквизитора

Остается единственное разумное предположение: преступление носило двоякий характер, то есть являлось одновременно ересью и нарушением обычных законов. Например, состояло в отрицательном отношении к собственности либо к определенным видам собственности. Или всего-навсего ограничивалось, учитывая политическую сущность инквизиции и ее в полном смысле слова полицейскую роль в испанских владениях (да и в самой Испании), отрицательным отношением к налогам, лежавшим в то время особенно жестоким бременем на плечах сицилийского народа: не следует забывать, что налицо обстановка, которая приведет к восстанию д’Алези.

В свете этого предположения надо отдать должное Матранге, в чьем сознании, в чьем представлении об обществе если и была разница между «татем» и человеком, выражающим протест против феодальной собственности, пошлин ли, десятин ли, то разница минимальная (у нас еще и сегодня имеются солидные люди, для которых коммунист и «тать» — одно и то же).

Точности ради добавим, дабы ничего не упустить из виду, что в основе как пересказанной нами легенды, так и романа Натоли может лежать истина; докопаться до этой весьма смутной и невероятной основы непросто, но она возникает из одного документа, находящегося в Агридженто, в Архиве епископской курии. Согласно этому документу, 6 ноября 1643 года епископ Джирджентский направил кого-то, скорее всего одного из судей епископской курии, в район Ракальмуто, чтобы отлучить от церкви (servatis servandis [20]), арестовать, доставить со всеми предосторожностями в Джирдженти дона Федерико Лa Матину и одновременно собрать о нем все сведения, какие только возможно, а также описать и конфисковать его имущество. В случае если свидетели не покажут на него или будут заподозрены в умалчивании истины, наставляет епископ, надлежит заточить оных в тюрьму, либо сослать, либо применить прочие меры, вам хорошо известные, предварительно отлучив каждого от церкви и конфисковав его имущество; подобным же образом рекомендует он поступить с теми, кто чинить помехи дерзнет вашему делу: докажите сим, что есть дорога вам милость Достославного Монсеньора.

По-видимому, в такую ярость привело епископа сообщение ракальмутского викария; но в чем вина, которой запятнал себя дон Федерико Лa Матина, мы не знаем. Нам удалось лишь установить, что он был священником; и мы снова встречаемся с ним пятнадцать лет спустя — 10 апреля 1658 года, когда он исповедует некую монахиню, сестру Марию Маддалену Камаллери: это значит, что он вернулся к отправлению своей миссии после того, как в его деле разобрались, или же отбыв наказание. И возможно, существует какая-то связь между его делом и делом фра Диего, которое возникает несколько позднее, и, таким образом, история фра Диего началась, как повествует легенда и как это представляется Натоли, с семейных обстоятельств (Натоли, однако, не знал об этом документе, иначе он назвал бы дядю-августинца не Джерландо, а Федерико). Как бы там ни было, любопытно, что два человека из одного и того же города, носившие одно и то же имя, оба церковнослужители, попали с промежутком в несколько месяцев в столь неприятные истории.

Помилованный и освобожденный в том же году, что и арестован, фра Диего, вполне вероятно, вернулся в Ракальмуто, где нашлись, несомненно, люди, которым не понравилось его возвращение, не понравилось, что ему отпустили вину, и вот с упорством, с каким у нас в провинциальных городах держатся за свою ненависть и за жажду мести, недовольные решили добиваться, чтобы он снова предстал перед священным трибуналом. А может, они руководствовались не столько ненавистью или жаждой мести, сколько страхом, классовым и полицейским, типичным для тех, кто из корысти или по долгу службы защищает общественные установления тем более неистово и свирепо, чем они несправедливее и отвратительнее.

И действительно, в следующем, 1645 году фра Диего вновь предстает перед священным трибуналом. Он еще раз приносит формальное отречение, его еще раз прощают. Подобное милосердие со стороны суда, известного больше неумолимой суровостью своих приговоров, чем снисходительностью, удивляет: того и гляди поверишь Матранге, будто фра Диего вор, а не человек с убеждениями.