Смерть инквизитора

Кустоди не осознает — или не хочет осознать, — что и опущение, предпринятое Фризи, имеет также отношение к номенклатуре (нет ли тут переклички с современностью), что в беспокойство и сомнения его повергла мысль о номенклатуре. Кроме необходимости проявить уважение к общественным устоям, каковая воспрепятствовала выходу «Рассуждения о пытках» того же Верри (написанное в 1777 году, свет оно увидело в 1804-м, ибо существовало мнение, пишет издатель, «что уважение к Сенату может быть поколеблено этим гнусным делом, совершенным в далеком прошлом»; Мандзони же в последних строчках «Позорного столба» сожалеет о дальнейшем сокрытии истины, но считает проявление «почтения» закономерным: «Отец прославленного писателя был председателем Сената»), было неудобно обойти «почтением» семейство Мельци, занимавшее тогда — в наполеоновскую эпоху — вершинное положение в обществе, бросив тень на двух — пускай давно ушедших — представителей этого рода. Должно быть, именно подобная «почтительность», обусловленная не соглашательством или страхом, а скорее в большей или меньшей степени осознанной классовой солидарностью, не только не позволила Мандзони упомянуть сенатора Луиджи Мельци (а значит, и капитана Вакалло) там, где в романе, осудив Сетталу, он поминает этот ведовской процесс, но также побудила не называть доподлинных имен, вводя в роман семейство Лейва, временного викария, и иных второстепенных персонажей, являвшихся гораздо более чем «важными персонами» (просто «важные персоны» были дон Ферранте и его жена); удачным и пленительным решением станет имя-умолчание: Безыменный.

Итак, не названный Мандзони человек, который «страдал какими-то странными болями в животе», был сенатор Луиджи Мельци. Он родился в 1554 году, изучал юриспруденцию в Падуе и Болонье и получил диплом юриста in utroque [43] в Павии в 1577 году. Юрисконсульт. Придворный граф. С 1582 года — один из семи верховных викариев Миланского герцогства. С 1586-го — временный викарий Милана (сорока годами позже этот пост займет его сын). С 1600-го — советник Святой Инквизиции. В 1605-м, придя на смену Алессандро Сербеллони, стал советником магистратуры. И так далее, руководящие должности и престижные назначения — до той поры, когда в 1616 году в шестидесятилетием возрасте его начинают мучить беспрерывные острые боли в животе, установить причину которых медики не могут. В заявлении, поданном Капитану Юстиции 26 декабря 1616 года, сын сенатора Лодовико (второй по счету из тринадцати, он после смерти старшего унаследует его права и будет восходить по государственной лестнице, пока не станет временным викарием, которому доставит немало беспокойства при жизни бунт в день святого Мартина, а после смерти — внимание Алессандро Мандзони) пишет: «Месяца тому два с половиной, как господина Сенатора, моего Отца, поразил необычайный недуг, так что не может принимать он пищу и беспрестанно мучится изрядными болями в животе, коим сопутствует всечасное уныние, и сколько снадобий ему ни давали, никакое не помогло, ибо недуг сей, протекающий без вспышек жара, лекарям неведом, однако… — И вот к этому „однако“, каковое и заставило Лодовико Мельци обратиться к Капитану Юстиции, привешено — мрачной гроздью нестерпимых мук и дикой глупости — дело „бедной злосчастной страдалицы“ Катерины Медичи (заметьте, как крещендо избранных Мандзони слов отображает ее жизнь). — …Однако с божией помощью, — продолжает Лодовико, — прояснилось, что причина оного недуга — ворожба и демонские ухищрения, учиненные служанкой по имени Катерина, каковая оказалась ведьмой, с четырнадцати годов пребывает в плотской связи с Дьяволом и занимается ведовством. Тяжкое сие злодеяние было раскрыто так…»

Именно способ раскрытия «злодеяния» делает этот ведовской процесс не похожим на другие, не таким банальным (ибо могут быть банальными жестокость, бесчеловечность и страдания, и так было всегда, но только в наши дни сделалась столь всеохватной, столь всепроникающей эта, выражаясь коротко, банальность зла). Равный множеству других в том, что касается жестокости его протекания и исхода, он отличался, как увидим, тем, что Лодовико Мельци объявляет божией помощью и что на самом деле было помощью болвана, не ведающего, что им движет божественный промысел. Божественная любовь. Божественная любовная страсть. И хочется воскликнуть (как Бранкати, чей персонаж, не в силах выразить свое стремление к свободе, взывал к восславившим ее поэтам): почему же песнь пятая Дантова «Ада» или песнь безумного Орландо у Ариосто, сонет Петрарки, стих Катулла, диалог Ромео и Джульетты (это был год, когда умер Шекспир) не помогли скорей тому злосчастному болвану заглянуть в себя, себя понять и разобраться что к чему? (Ибо люди в большинстве своем не знают ничего ни о себе, ни о мире, если не раскроет им глаза литература.)