Смерть инквизитора

Одному из гонцов все-таки удалось разыскать капеллана. Дон Джузеппе сидел в лавке мясника в квартале Альбергария и был поглощен разгадыванием довольно сумбурного сна. Ибо помимо того, что капеллан был «нумеристом», он еще умел толковать сны: ему рассказывали, что приснилось, а он намечал главные вехи, по которым можно было сложить стройный рассказ; то, что виделось во сне наиболее выпукло, он переводил в числа. Свести к пятизначному числу сны обитателей Альбергарии и Капо (этими двумя кварталами ограничил капеллан свою деятельность) было далеко не просто, потому что сны были нескончаемые, как рассказы рыцарских времен, дробились на множество эпизодов, растекались тысячью неуловимых ручейков. Например, в том сне, который пересказывал капеллану в момент появления гонца мясник, фигурировали ни больше ни меньше как хохочущий боров, вице-король, хозяйка соседнего дома, застолье, рагу, кускус и кое-что еще. Таковы были основные вехи, выявленные капелланом в удивительном мясниковом сне.

Капеллан выслушал сообщение гонца и подумал: «А ведь это к добру, что вице-король позвал меня в тот самый момент, когда я собирался обозначить соответствующим номером вице-короля, приснившегося мяснику». Он пообещал гонцу:

— Скоро приду! — а сам приступил к расспросам: — Как вам приснился вице-король, публично или частным образом?

— Чего-чего? — затруднился ответом мясник.

— Ну, как вы его видели, во время процессии или одного?

— Мы с ним с глазу на глаз беседовали, только он был да я.

— Значит, так: вице-король — это одиннадцать… Кускус — тридцать один… Боров — четверка…

— Но боров хохотал, — уточнил мясник, — во всю глотку!

— Вы видели, как он хохотал, или только слышали?

— Дайте подумать… Пожалуй, когда он захохотал, я его уже не видел.

— Тогда добавьте семьдесят семь. И сорок пять — на соседку. — Капеллан подал знак гонцу и направился к выходу.

— Отче! — окликнул его мясник. — А про ту штуковину вы позабыли!

— Ну, если уж вам так приспичило, прибавьте еще восемьдесят, — сказал капеллан, краснея. — Но цифр должно быть непременно пять, значит, одну из двух — восемьдесят или семьдесят семь — отбросьте.

— Нет уж, восемьдесят — мои! — вскинулся мясник. И аббат, чертыхаясь, ушел.

Вице-король нервничал. Не успел капеллан отвесить поклон, как посол Марокко, предусмотрительно подталкиваемый вице-королем, оказался в его объятиях.

— Только не вздумайте увиливать, уверять, что не знаете арабского! Не то живо упрячу в Викарию! — шутливо пригрозил вице-король.

— Отчего же, арабским я немного владею, — сказал дон Джузеппе.

— Вот и прекрасно… В таком случае, составьте компанию этому господину, обеспечьте его всем, что он пожелает, ублажайте его, выполняйте любую его прихоть: заглядится на потаскушку — пожалуйста, на высокопоставленную даму — тоже на здоровье.

— Ваше превосходительство! — запротестовал дон Джузеппе, показывая на свой нагрудный иерусалимский крест.

— А вы его снимите и тоже — по бабам! Ручаюсь, что вам не внове! — лукаво улыбаясь, подзадорил капеллана вице-король.

Посол, с этой минуты уцепившийся за Веллу, как слепец за поводыря, к счастью, по бабам ходить не захотел, хотя медлительным, медово-липким взглядом за корсажи заглядывал; единственным его желанием было увидеть все, что было в Палермо арабского, и в зависимости от того, насколько дону Джузеппе удавалось это его желание выполнить — бывало, что и попадал впросак! — складывалось в данный день настроение. Но капеллану повезло: монсеньор Айрольди, с его любовью к сицилийской истории и арабским реликвиям, вызвался служить послу чичероне, так что дону Джузеппе досталась скромная роль толмача. Таким образом, благодаря монсеньору и без того хорошо оплачиваемые обязанности его как переводчика оказались к тому же приятными: вечера с красивейшими женщинами, огни люстр, шелка, зеркала, пленительная музыка, нежнейшее пение, изысканный стол, отборное общество…

И капеллана начала точить мысль о том, что с отъездом Абдуллы Мухамеда Бен-Османа все это кончится. Снова перейти на тощее монастырское жалованье, зависеть от случайных доходов теперь представлялось ему горькой участью — было от чего впасть в отчаянье.

Так, от страха утратить блага, к которым он только-только приобщился, Джузеппе Велла, человек по натуре жадный, ближних своих в глубине души презиравший, воспользовался дарованным ему судьбой случаем: решив, что игра стоит свеч, пошел на риск и стал героем великой плутни.

II

12 января 1783 года Абдулла Мухамед Бен-Осман отбыл на родину. Когда фелюга отчалила от берега, посла охватило такое же чувство, какое испытывал его гид и переводчик, — свободы и счастья. При этом надо учесть, что послу было легче — он провел все эти дни как глухонемой; капеллан же совсем извелся: сердце ежеминутно уходило в пятки от страха, как бы хозяин нетерпеливым жестом или явным неудовольствием не показал монсеньору Айрольди и всем остальным, что переводчик у него никудышный.