Смерть инквизитора

Эшафот был обтянут черным, приготовлены были и черные свечи — их должны были расставить и зажечь вокруг его мертвого тела. Смерть обставлялась соответственно рангу. Был тут и слуга из дома Ди Блази в траурной ливрее, он держал большую серебряную вазу, куда должна была упасть отрубленная голова. Слуга был из всей челяди самый молодой; кто знает, как сумели остальные свалить именно на него эту печальную обязанность — уговорами или силой, — но у парня глаза были полны слез, он трясся мелкой дрожью, будто в ознобе. «Значит, даже мама не смогла меня понять, не почувствовала, что творится в моем сердце, если прислала сюда этого бедного мальчишку в ливрее, серебряную вазу, черные свечи».

Он подошел к слуге, положил ему руку на плечо и сказал:

— Когда наступит момент, закрой глаза.

Парень послушно кивнул. Ди Блази отвернулся — боялся, что тот разрыдается.

Теперь перед ним стоял палач; человек могучего сложения, он вдруг как-то весь съежился, оробел, застеснялся. Его звали Калоджеро Гальяно, он был пастух из Джирдженти и одного человека уже убил; ему казалось, что можно убивать и других, ничего плохого в этом нет, особенно если именем закона да еще с зачетом шестнадцати лет тюрьмы. О тех троих, что предстояло вешать, он даже не задумывался и оробел только потому, что голову рубить надо было благородному синьору, адвокату. Гальяно подошел к Ди Блази и пробормотал:

— Вашсветлась, уж не обессудьте…

— Ты лучше думай о том, что тебя освободят, — подбодрил его Ди Блази.

Князь Сан-Джузеппе протянул ему белую шелковую повязку и под белым капюшоном забормотал молитвы — словно наперекор более громкому голосу капеллана. Ди Блази в последний раз оглядел площадь и снова увидел доктора Хагера; он был весь внимание, как если бы расшифровывал страницу кодекса Сан-Мартино. Присутствующие перекрестились; перекрестился и палач. Потом палач начал молиться. Он молился своему богу, богу своих коз, богу, оберегавшему от сглаза, чтобы тот дал ему силу справиться с веревкой, чтобы не промахнулся топор.

И бог его услышал.

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ МАЙОРАНЫ

О благородные ученые, я не могу ответить на ваши усилия чем-то большим, нежели смерть!

Витальяно Бранкати,

Минутарий (27 июля 1940 г.)

Особенно любил он Шекспира и Пиранделло.

Эдоардо Амальди, Краткая биография Этторе Майораны.

I

«Рим, 16.4.38 XVI

Ваше Превосходительство, прошу Вас принять и выслушать доктора Сальваторе Майорану, которому необходимо с Вами поговорить об участи своего брата — исчезнувшего профессора. Новый след наводит на мысль, что поиски нужно продолжить — в монастырях Неаполя и окрестностей, а может быть, всей южной и центральной Италии. Убедительно Вам это рекомендую. Проф. Майорана являлся в последние годы одной из крупнейших фигур итальянской науки. И если, как мы надеемся, еще не поздно его спасти, вернуть к нормальной жизни и к научным исследованиям, не следует пренебрегать никакой возможностью.

Сердечный привет Вам и счастливой Пасхи.

Ваш Джованни Джентиле».

Это письмо — на бланке Королевского Сената, в конверте с надписью «От сенатора Джентиле — срочно — Его Превосх. сенатору Артуро Боккини — л. в р.» — начальник полиции Боккини получил л. в р. (лично в руки), без сомнения, в тот же день. Два дня спустя в приемную его кабинета явился доктор Сальваторе Майорана. Заполняя бланк прошения об аудиенции, в графе «цель визита (уточнить)» он уточнил: «Сообщить о достойных внимания следах исчезнувшего проф. Э. Майораны. Письмо сенатора Джованни Джентиле».

Боккини посетителя принял — не исключено, что с раздражением. Успев навести по делу необходимые справки, он, безусловно, сделал вывод, подсказанный ему опытом и профессией: опять двойное безрассудство — со стороны пропавшего и со стороны его родни. Известно ведь: от науки, как от поэзии, до безумия — один шаг; его-то и совершил молодой профессор, бросившись в море, в Везувий или же избрав себе иную, более изощренную смерть. А родственники, как это всегда бывает, когда труп не найден или, обезображенный до неузнаваемости, обнаруживается случайно некоторое время спустя, безрассудно уверовали в то, что он жив. И эта вера их в конце концов угасла бы, если бы всякие безумцы не заявляли, что пропавшего они видели и опознали по верным приметам (которые до встречи с родственниками обычно бывают весьма туманными, а верными становятся как раз под действием их несдержанных, выдающих тревогу расспросов). Вот так же и семейство Майорана неминуемо пришло к мысли, что молодой профессор якобы удалился в монастырь. Убежденные в этом сами, думал, должно быть, Боккини, они сумели без особого труда убедить и Джентиле — философа, которого начальник полиции как такового, впрочем, не воспринимал.