Смерть инквизитора

В Рим он возвращается из Германии в первых числах августа. Перед отъездом из Лейпцига обменивается с матерью письмами по поводу того, что дома он окажется один, так как вся семья уезжает в Аббацию. Мать беспокоится о нем, пишет, что вернется в Рим, пытаясь склонить его таким образом приехать к ним в Аббацию. Он не уступает: «Ты только попусту меня расстроишь, если отправишься в такую дальнюю и утомительную дорогу без всякой цели и основания. Менять свои планы из страха, что ты исполнишь эту бессмысленную угрозу, я не собираюсь». «Культ мамы» ему явно не свойствен (и это следовало бы учесть тому, кто захотел бы подвергнуть его банальному психоанализу). Заботливый, любящий, тревожащийся обо всех родных, и особенно о матери, в своих решениях — и по вопросам первостепенной важности, и по менее существенным — он непоколебим.

Итак, он приезжает из Лейпцига — возможно, с конкретным планом работы, но, безусловно, с мечтой об одиночестве. И с момента возвращения в Рим, с того августа, когда он, конечно, сумел остаться в доме один, сумел вести себя так, словно и в городе больше — никого, он будет делать все возможное, чтобы жить как пиранделловский «одинокий человек».

Четыре года — с лета 1933-го по лето 1937-го — он редко выходит из дому и еще реже появляется в Институте физики. Потом перестает бывать там вообще. Амальди, Сегре и Джентиле (Джованни-младший, сын философа) иногда его навещают, пытаясь, по словам Амальди, «вернуть к нормальной жизни». Ферми не пришел ни разу, и это показывает, что их отношения либо никогда не были дружескими, либо перестали быть таковыми.

Разговоров о физике Майорана тщательно избегал. Говорил о флотах и морских сражениях, о медицине, философии. «Его интерес к философским вопросам, который всегда был велик, заметно возрос». Но его нежелание говорить о физике свидетельствует как раз о том, что заниматься ею он не бросил — наоборот, был ею одержим. «Однако никому из нас, — пишет Амальди, — так и не удалось узнать, продолжал ли он заниматься теоретической физикой; думаю — да, но доказательств у меня нет».

Работал он много, «невероятное количество часов в день». Над чем, если из известных нам его работ в этот период созданы лишь «Теория симметрии электрона и позитрона», опубликованная в 1937 году, и очерк «Роль статистических законов в физике и общественных науках», вышедший через четыре года после его исчезновения? Те, кто считает, что физикой он больше не занимался, возможно, и правы; но с такой же вероятностью могут быть правы и те, кто думает как раз наоборот. Писал он часами, по многу часов днем и ночью, и будь то на темы физики или философии, факт тот, что от всего им написанного осталось лишь две коротких работы. Несомненно, он уничтожил все задолго до своего исчезновения, случайно — или намеренно — оставив очерк, который Джованни Джентиле-младший опубликует в номере журнала “Scientia” за февраль-март 1942 года. Окончание этого очерка у нас, обладающих весьма скудными познаниями в физике и еще меньшими — в общественных науках, вызывает глубокое волнение: «Регистрация распада радиоактивного атома автоматическим счетчиком может сопровождаться при соответствующем усилении механическим эффектом. Это позволяет в лабораторных условиях подготовить доступную наблюдению сложную цепь явлений, порождаемую случайным распадом одного радиоактивного атома. Со строго научной точки зрения не исключена возможность того, что столь же простой, незаметный и непредсказуемый жизненный факт повлечет за собой существенные процессы в человеческом обществе. Если наши соображения верны, то роль статистических законов в общественных науках тем самым возрастает: они должны не только эмпирически определять результат совокупного действия множества неизвестных причин, но главным образом непосредственно и конкретно свидетельствовать о процессах реальной действительности. Истолкование этих свидетельств требует особого искусства, без которого невозможно овладеть искусством управления». Глубокое волнение, сказали мы, точнее, беспокойство и страх. Машинально мы принялись придавать этим фразам стихотворную форму, членить их на ритмически соотносимые отрезки и размещать на листке в виде строфы. Странная, бессмысленная затея, скажет кто-то; но поступая так, мы ощутили, как беспокойство и страх нарастают. Попробуйте и вы, если хотите: вы увидите перед собой огромную эпиграмму. (Говоря это, мы имеем в виду краткость и емкость данного поэтического жанра, но — как знать? — также его насмешливость, ироничность.)