Смерть инквизитора

Толчком послужило решение Караччоло, вызвавшее у дворянства, помимо обычного раздражения, даже некоторую оторопь: убрать с дворца сената мраморные бюсты знаменитых защитников баронских привилегий — Монджиторе и Де Наполи, а также предать сожжению, рукой палача, трактаты “De Judiciis causarum feudalim” [59] и “De concessione feudi” [60], принадлежащие перу Де Грегорио. Как охотничья собака, держа нос по ветру, чует верный след, так дон Джузеппе, принюхиваясь, почувствовал: пахнет жареным. Караччоло задался целью испепелить всю правовую основу феодализма, весь свод учений, которые сицилийская культура веками изощренно, искусно вырабатывала в угоду баронам, в защиту их привилегий; различные исторические моменты были здесь то слиты воедино, то один от другого изолированы, дефинированы и истолкованы, в результате чего и получилось считавшееся дотоле нерушимым уложение. Реформатор вице-король и алчный монарх начали постепенно соображать, что сей объемистый юридический документ есть сплошной обман, и дон Джузеппе, по части обмана большой дока, стал в этой механике неплохо разбираться. Что ему стоит все это переиначить и подсунуть вице-королю и Его королевскому высочеству совсем другой документ, каковой наверняка им придется по душе; и они, конечно же, воздадут ему по заслугам, отблагодарят богатым приходом, а то и аббатством. В представлении нынешних баронов и их правоведов король Руджеро и его бароны при захвате Сицилии выступали наподобие компаньонов коммерческого предприятия: король был как бы президентом компании, а вассалы обязаны были повиноваться и баронам, причем нисколько не меньше, чем самому королю. Одним словом, дон Джузеппе извлечет на свет божий такой арабский кодекс, в котором Сицилия времен норманнского завоевания, согласно прямым и вполне объективным свидетельствам арабов, а также письмам самих норманнских королей, предстанет совсем в ином свете: все будет причитаться короне, а баронам — шиш.

Дон Джузеппе знал, что у монсеньора Айрольди неудовольствия это не вызовет; монсеньор питал к Караччоло двойственное чувство: одобрял, что он прижимает баронов, содействует просвещению, планирует реформы, но возмущался неуважением к религии и ее институтам, которое вице-король не упускал случая продемонстрировать. Но дон Джузеппе намеревался сказать о своей затее монсеньору, лишь когда кодекс будет готов; впредь решил быть осторожнее, не распускать язык, не то получится, как с семнадцатью томами Тита Ливия; дон Джузеппе теперь уже ясно понимал, что Тит Ливий ему не по плечу. Да и скучища эти древние римляне. То ли дело арабы! Пусть он трудится в поте лица, зато какое это дает освежающее отдохновение, сколько пищи для фантазии!

Итак, дон Джузеппе держал язык за зубами. Несколько лет уйдет на то, чтобы сочинить труд по-итальянски и перевести на «его» арабский, придать кодексу достоверность! Появление его должно произвести сенсацию. Между тем, затаив свой секрет, памятуя о том, какой он готовит им удар, дон Джузеппе, общаясь с аристократами, перед которыми раньше робел, мало-помалу приобрел самоуверенность, стал приятным, а порой даже блестящим собеседником. Всякий раз, когда монсеньор подмечал эту перемену, в нем вспыхивало недоверие, тотчас приглушаемое неизменной покорностью Веллы и его подчеркнутой скромностью, если речь заходила об истории, о древностях.