Смерть, как непроверенный слух (ЛП)

Доктор ушел лечить своих больных, а мы с мамой пошли на Савину, на могилу Мурата. Жалуется мне Сенка, что постоянно находит на отцовой могиле свежие цветы. Стоит ей подготовить цветы, чтобы отнести на могилу мужа, как кто-то ее постоянно опережает.

Стараемся мы с Сенкой скрывать, что слезы застилают наши глаза, чтобы друг друга еще больше не расстраивать. Грустно нам, что отца больше нет с нами. Вообще-то, я всегда думал, что у Сенки такие большие глаза оттого, что она много плачет. Надеюсь, когда-нибудь и мои глаза станут такими большими... Боже ж мой, думаю я, какие реки слез мы Кустурицы за все это время наплакали. Иногда и без особой на то причины. Как было, когда в Гармишпартенкирхене словенский прыгун на лыжах получил медаль, а мы с отцом столько прыгали по тахте, вопили от счастья и плакали, что соседи стали жаловаться на шум, а мама говорила:

- Черт бы вас драл с вашими словенцами, посуда ж со шкафа попадает!

За ужином, когда бутылка вина опрокинулась на тот самый ковер, на который был натянут ею пластиковый чехол, убедились Сенка в правильности своих действий, сэкономивших ей столько труда.

- Видишь, Эмир, а ты смеялся, что я берегу вещи! Вот скажи-ка, что стало бы с китайским ковром после того, как на него столько красного вина разлилось?

- Ничего! - ответил я, а мама обиделась.

- Ну какой ты все же паршивец, как так ничего, я ж целый год горбатилась, чтоб такие деньги заработать?

- Знаю, а ты видела в киоске безногий сидит, киоск у него есть, а ног нету, вот это большая трагедия, а эта твоя больше на мелодраму похожа.

- Ну-ка хватит уже, как тебе не стыдно, ну вылитый свой отец!

Плача, слушали мы наш гимн и после победы баскетболистов на Олимпиаде в Мюнхене, но один из наших плачей был все же особенным. Случился он у нас дома на улице Кати Говорушич 9а, когда в новостях Евровидения на ТВ Сараево сообщили, что "Папа в командировке" победил на Каннском фестивале. Победы и поражения приходят к нам слитые одной слезой, и никак их не разделить. Так было и когда умер Тито. Со стадиона Кошево, с прерванного матча Сараево-Осиек, бежали мы как ошпаренные по домам, чтобы могли найти нас те, кому мы сейчас необходимы, утешить, обнять...

После сообщения, что "Папа в командировке" получил Золотую Пальму, к нам домой примчался мой двоюродный брат Эдо Нуманкадич. Эдушка обнимал Сенку, а она плакала. Если бы Джиму Джармушу довелось увидеть эту сцену через окно, он был бы уверен, что там двое близких людей горюют об усопшем.

- Эдо, мой Эдо, и что же это такое стряслось?

- Счастье, дорогая Сенка, великое счастье! - сказал Эдо и разрыдался еще сильней. Как и при любом балканском переживании, в этом плаче не было ни чистой радости, ни чистого горя. Поэтому и в искусстве не бывает у нас чистых жанров, перетекает один в другой, и люди уже привыкли, что большие события приносят у нас большие испытания и потому все чаще пытаются этих великих событий избегать. Все великое замутняет их зрение и несет тревогу. А когда большие события приходят, чаще всего нежеланными, они меняют их жизнь с самого основания, причем сильней всего от этого страдают принципиальные люди. Последовательность дается на Баланах нелегко, потому что правила и устои нашей жизни привнесены к нам извне, с Запада и Востока, и когда происходят неожиданные перемены, нас о них в известность никто заранее не ставит, и мы либо начинаем дурить, либо ведем себя как свиньи. Оставляем свои старые убеждения в ночи, во имя новых, лучших, жены отрекаются от мужей, что и произошло, когда однажды Тито сообщил нам, что Сталин теперь нехорош, а ведь совсем недавно именно он учил нас его любить и умирать с его именем на устах. Поэтому моя мама знала, о чем говорит, сказав:

- Этот Дапчевич человек с принципами!

Хотя сама Сталина не любила, а Тито уважала.

На Савине нет глины, как на боснийских кладбищах. Там можно сидеть, смотреть на море, вдыхать запах сосен, а когда соберешься домой, не надо счищать глину с ботинок. По дороге на кладбище мы с Сенкой садимся передохнуть на террасе "Бельведера", смотрим на море, Сенка курит "югославию", я кубинскую сигару. Молчим, и вдруг Сенка смеется:

- Ну давай же! Скажи наконец, только честно, чей ты человек, может, правда, что о тебе говорят?

- Прямо вот сплю и вижу я стать чьим-то! И страдать за кого-то другого, как этот твой Дапчевич за Сталина.

- Он не мой, а просто человек, достойный уважения.

- Так я о чем: вот пострадаю, и про меня будут говорить - достоен уважения!

- И чего ты все так переворачиваешь, дурень ты эдакий!

- Но, Сенка, нету ведь сейчас достойных персонажей. Хотелось бы и мне сделать чью-нибудь татуировку, как Марадона Фиделя Кастро, да некого.

- Хватит меня дурить, просто скажи, чей ты человек? Соседки говорят: "Твой Эмир, без сомнения, человек Милошевича!", это правда?

- Хочешь, скажу тебе честно?

- Хочу, конечно!

- Хотел бы я, Сенка, порадовать тебя, да и себя, и сказать: так и есть! Ведь, когда он пришел к власти, я неправильно определил сторону света.

- Как это так? - спрашивает мама.