Смерть как непроверенный слух

Молчаливое сидение в отеле «Белград» было продолжением знакомства, которое завели на кошевской аллее Мишо и Сенка. О любви говорить с Майей не получалось совсем, потому что от смущения, производимого женским взглядом, меня всего трясло. Паралич за столиком кафаны гостиницы «Белград» прервал голос беззубого официанта:

— Что будете пить?

— Я стаканчик сока, — сказал я. — А деньги-то у тебя есть?

Мы, горичане, когда дело доходили до любви, никогда не были излишне откровенными. Скорее соревновались в том, кто лучше представит дело похожим на интересную забаву. Потому что мы презирали досуг, а любовь напоминала дело досужее. Все, связанное с любовью, казалось нам подражанием американским фильмам. Их персонажи часто занимались двумя делами одновременно: обычно, заходя в публичный туалет, они мочились и вели важные разговоры, а после, в другой сцене того же фильма, не менее двух-трех раз говорили «I love you». Ни первое, ни второе нам не нравилось. Потому что, раз уж мочишься, так и занимайся этим своим делом, а когда кого любишь, то зачем еще об этом и болтать. В любви же мы считали существенным то, что из-за нее страдают и плачут. Вроде как Паша, который часто плакал из-за Мирсады. Вершиной любви было, когда выходишь весь такой окровавленный из кафаны на горицкий асфальт. Когда речь шла о женщинах, то достойным считалось только страдание, все остальное было порнографией. И все-таки мы понимали, что отношения мужчины и женщины вещь крайне деликатная. Что же такое любовь, никто объяснить нам не мог. Так что я должен был сам найти собственный ответ на этот вопрос.

Смотрел я молча на Майю и думал, что любовь — это как когда на тебя стуча колесами мчится поезд, вагоны становятся все ближе, а ты прикован к рельсам, но думаешь только о том мгновении, когда ее взгляд утопит тебя в чувствах, которые заставят позабыть о звуке поезда и боли, когда он тебя раздавит. И ты, вдруг, станешь бесчувственным из-за этой любви. Ничего не будешь видеть, ничего не станешь слышать. И только потом выяснится, что поезда этого не существовало, а все, касающееся любви — великая тайна. Любовь это сон. И, может так статься, что лишь физический закон, согласно которому в пространстве два тела различной температуры стремятся к соединению.

Даже если бы вдруг включились сирены, предупреждающие о наступлении конца света, и тогда не двинуться было мне с разболтанного стула в кафане гостиницы «Белград». Скрипучий стул, теперь уже безоговорочно, заменил ветвь плодоносящего древа, с которого в любой момент мы могли быть низвергнуты из рая в ад. Тут-то мне и пришло в голову, что вместо ада Бог выгнал Адама с Евой в Нью-Йорк.

Землетрясения обходят столы влюбленных стороной. Как и болезни, и эпидемии. И мы просто сидели молча за тем столом, потому что омертвели мои губы, не в состоянии произнести ни одну из глупостей, произносимых людьми во времена взросления. Вероятно, потому, что молодой человек, хоть и глуп, но чувствует, что любовь лучше питается гармонией молчания и созерцания партнера, и не хочет подвергать ее риску болтовни. Как и в кино. Самых хороших диалогов и отличной сценографии недостаточно, чтобы фильм стал великим. Так и в любви. Вот что служило мне утешением. Наверное, любовь возникает в таинственных паузах между словами, между снами, любовь прорастает сквозь чувства, испытываемые человеком во время его обыденных занятий, и невозможно отгадать ее конечную тайну и понять, что в любовной связи важнее всего. Потому что, когда исчезает тайна, исчезает и любовь, тогда люди расходятся и начинают думать только об очевидных и, часто, неприглядных вещах.

Несмотря на все эти высокие соображения о любви, я продолжал сидеть молча. А вдруг она подумает, что я просто идиот? Может, сказать ей, что у меня уже есть девушка, хотя зачем мне обманывать, хотя нет, слышал же я, что женщины любят, когда им красиво лгут? А ведь мы только-только встретились. Как, если задуматься, тяжело все же таким, как Майя, красавицам. Ведь их красота, она вроде чемпионского титула, и к жизни отношения не имеет — как у Кассиуса Клея в боксе. И то лишь до боя с Фрейзером. Женская красота вещь возвышенная, и единственное, чему мужчина должен в женщине завидовать. Без последствий. Женская красота роднит род человеческий с вечностью.

Сидели мы и дальше, застыв на ветви плодоносного древа, а я пытался сообразить, как бы мне незаметно отсюда выбраться, как слезть с этого ненадежного ствола. Если попробовать в сторону листвы, то ветка, держащая нас, от этого молчания и раздумий может просто треснуть напополам. Не могу я больше выдержать этого взгляда, все уже, надо идти. Встану сейчас и пойду и, сделав шаг к листве, увижу Нью-Йорк. Неужели, действительно, судьба предназначила Нью-Йорку стать адом? И неужели века страданий между райскими садами и сегодняшним днем это лишь мгновение?

— Ты куда?

Слышу я голос Майи, останавливаюсь и соглашаюсь:

— Никуда!

Сажусь на место и чувствую себя роденовским мыслителем, вытесанным из камня.